http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=4e46666b-977a-491d-92e8-37d27b6088c4&print=1© 2024 Российская академия наук
Для роста численности кадров в сфере генных технологий нужно в первую очередь ввести такую специализацию в российских вузах. Кроме того, важно предоставить возможности для практического применения и коммерциализации ГМО-технологий в России. Такое мнение высказал в интервью RT член-корреспондент РАН, директор Института общей генетики им. Н.И. Вавилова РАН Александр Кудрявцев. Ранее президент России Владимир Путин поручил правительству утвердить меры для подготовки необходимого количества специалистов в области генетических технологий. Эта отрасль будет иметь ключевое значение для промышленного рывка, уверен Александр Кудрявцев.
— Александр Михайлович, недавно президент России Владимир Путин поручил правительству утвердить комплекс мер для формирования необходимого количества кадров в сфере генетических технологий к 2030 году. Почему возникла нехватка таких кадров и что нужно сделать, чтобы изменить ситуацию?
— Такая ситуация сложилась, во-первых, потому, что в наших вузах даже нет такой специализации — «генетические технологии». Так получилось из-за того, что генные технологии являются новым направлением в науке. Ранее у нас были такие специализации, как «биотехнологии», «генетика», но до сих пор нет специализации «генетические технологии». Во многом именно поэтому у нас и не хватает кадров в этой сфере. Да, какое-то количество специалистов в России есть, но это в основном те люди, которые изначально учились в рамках других специализаций, а потом получили постуниверситетское профильное образование. Просто наука развивается стремительно, а система образования немного не успевает за ней. Нужны новые образовательные программы, нужен подготовленный профессорско-преподавательский состав, чтобы продвинуть сферу генетических технологий вперёд.
Собственно, одной из целей федеральной программы «Генетические технологии», рассчитанной до 2030 года, является подготовка около 3 тыс. специалистов.
— Ведётся ли дискуссия с вузами об открытии новых кафедр для подготовки таких кадров?
— Да, например, мы долго говорили об этом с деканом биологического факультета МГУ. На учёном совете МГУ ранее даже утвердили одну такую программу для профессорско-преподавательского состава. Знаю также, что подобные образовательные программы есть в некоторых центрах, например, в курчатовском.
Однако речь пока всё равно не идёт о выделении отдельной специальности. Года три назад мы обращались с этим вопросом к министру образования (тогда этот пост занимал Михаил Котюков). Но введение новой специализации связано с большими сложностями — требуется ввести новые стандарты, подготовить образовательные программы, а также людей, которые смогут учить студентов. Всё это требует много времени.
— Насколько ощутим в России кадровый дефицит в сфере генетических технологий?
— Есть разные трактовки самого понятия «генетические технологии». Даже принятая ранее федеральная программа трактует это понятие довольно узко, на мой взгляд. Узкое значение подразумевает под генетическими технологиями только редактирование генома, генную инженерию. При этом в России генное редактирование в открытых системах вообще запрещено.
— Что это означает?
— Например, вы можете в реакторе, в лаборатории выращивать генетически модифицированные организмы, можете там какие-то лекарства делать. Но уже в поле выращивать такой организм нельзя. Поэтому у нас и нет пока острого дефицита таких специалистов — они не очень востребованные.
Однако есть и другие направления генетической работы. Например, есть геномная, маркерная селекция — это тоже генетические технологии. И таких специалистов в России тоже мало, хотя крупный бизнес ищет таких сотрудников.
Есть такой западный экономист — Клаус Шваб. С ним можно по многим вопросам не соглашаться, однако одно он говорит верно: сейчас грядёт четвёртая промышленная революция. В её основе будут лежать именно биотехнологии, а также информационные технологии.
Нетрудно заметить, что у нас информационные технологии уже заняли мейнстримное положение, то же самое будет с генетикой. И для перехода на новый промышленный уклад нам потребуется целая армия специалистов.
— Для каких отраслей генные технологии могут стать прорывными? Например, все знают о востребованности таких технологий в сельском хозяйстве и медицине. Какие ещё направления сегодня наиболее перспективны?
— Эти направления уже прописаны в федеральной программе. Это сельское хозяйство, медицина, промышленные биотехнологии. Промбиотех — это, по сути, выращивание в реакторах полезных веществ, органики благодаря генетически модифицированным микроорганизмам.
Обороты этой сферы в мире достигают сейчас сотен миллиардов долларов, скоро дойдёт до 1 трлн, наверное.
Ещё одно направление, которое следует отметить, — это биобезопасность. Мы понимаем, что в наше время нельзя исключать акты биологического терроризма и применение биологического оружия, поэтому важно уметь противостоять таким угрозам. И для этого нам тоже нужны специалисты.
— Вторая тема плавно вытекает из первой: президент также поручил создать механизм оперативного внедрения в промышленное производство прикладных результатов деятельности в области генетических технологий, в частности, посредством привлечения индустриальных партнёров ещё на ранних стадиях разработок. Насколько охотно российский бизнес инвестирует в сферу генетических исследований?
— Охотно, хотя нужно смотреть, о каком именно бизнесе идёт речь. Например, недавно я выступал в президиуме Академии наук и пригласил туда представителя крупного российского агрохолдинга. Он сказал вещь, которая показалась мне знаковой: компания в любом случае будет заниматься генетическими технологиями. Если в России не будут ослаблены действующие ограничения, бизнес просто перенесёт свою активность за рубеж.
Уже понятно, что речь идёт о сверхприбыльной отрасли. А у нас, на мой взгляд, действуют излишне жёсткие требования к обеспечению безопасности. В результате себестоимость продукции даже в промбиотехе оказывается очень высокой, что негативно сказывается на конкурентных позициях российских товаров.
Если взять, например, лекарственные средства, то сейчас множество медицинских препаратов делают при помощи генетических технологий. Яркий пример — вакцины от коронавируса: многие из них являются продуктом генной инженерии.
— Что ещё мешает развитию генетических технологий в России?
— Препятствий много. Это и бюрократические моменты, связанные с системой высшего образования, и отсутствие актуальной законодательной базы. Кстати, у нас нет закона о генетических технологиях, тот закон, который был принят в 1996 году, затрагивает только генную инженерию. С момента его принятия прошло 25 лет — огромный срок для науки. Но законодательство за эти годы коренным образом не пересматривалось, хотя такая необходимость давно назрела.
К счастью, сейчас у руководства страны есть понимание, что законодательство нужно менять, постепенно снимать законодательные барьеры. Правда, делать это нужно аккуратно, вокруг ГМО очень много общественных мифов и страхов, хотя история ГМО в мире насчитывает уже порядка 50 лет и весь накопленный опыт говорит о том, что добросовестно созданная ГМО-продукция не несёт никакой угрозы.
При этом такие технологии могут использоваться и злоумышленниками для нанесения вреда. Поэтому, конечно, нужен контроль. Этой идеи придерживается Совет по генно-инженерной деятельности РАН. Однако нужно контролировать именно конечный продукт, его качества, а не запрещать сами методы.
Тем более что в ряде случаев мы даже не можем точно проконтролировать, присутствовало ли вообще геномное редактирование. Так что действующие сейчас запреты на такую деятельность не имеют большого смысла.
Например, результат генетического редактирования растения может выглядеть, как итог естественного природного процесса.
— То есть не всегда можно понять, было ли растение генетически модифицировано?
— Да, точно определить это можно только по трансгенам, когда в геном делаются чужеродные вставки генов других организмов. Это старая технология, сейчас же есть генетическое редактирование, когда можно не вставлять новый ген, в просто заставить работать по-другому свой ген, того же самого растения или животного. И такие изменения может вносить сама природа.
— Какую роль в отрасли играют сугубо бюрократические моменты, а какую — то недоверие, которое обыватели испытывают к теме генной инженерии? В России ещё с советских времён к генетике отношение недоверчивое…
— Не в последнюю очередь мешает то, что люди не идут в эту сферу, поскольку не видят возможностей для практического, коммерческого применения своих знаний. В науке сейчас многое делается при бизнес- софинансировании. А бизнес не хочет вкладываться в генетические разработки, потому что их потом нельзя пустить в практику — если речь идёт о растениях и животных.
Кроме того, ГМО побаиваются потребители, которые ищут сегодня на полках товары с надписью «Без ГМО». Правда, часто эти надписи — фикция. В ряде случаев это пишут на продуктах, которые не могут содержать ГМО в принципе, на сахаре, например.
Людей нужно просвещать, потому что в итоге мы всё равно будем вынуждены пустить эти технологии в свою жизнь. Да и сейчас это уже происходит. Например, во многие продукты добавляют сою, которая в основном поставляется из-за рубежа — и в основном генно-модифицированная.
— Похожие запреты действуют в ряде стран Евросоюза. Какие были рациональные основания для введения в своё время таких мер в Европе и России?
— Тут много моментов. Эти законы принимались довольно давно, когда ГМО-продукция была ещё недостаточно изучена. Кроме того, европейцам свойственен традиционализм, они не хотят менять свои привычки и могут себе это позволить.
— При этом многие страны ЕС дотируют сельское хозяйство….
— Да. В целом в Европе нет такого мощного, конкурентного сельского хозяйства. Но если смотреть на пример наиболее населённых и крупных стран мира, то в них ГМО-технологии разрешены. Это Китай, Америка, Бразилия, Аргентина, Индия… Иногда мне кажется, что запрет ГМО в Европе могли пролоббировать мировые производители такой продукции и семян, чтобы сохранить свою монополию. По сути, сейчас такими поставками занимается всего несколько крупных транснациональных компаний. И это очень выгодный бизнес, потому что фермеры покупают не просто семена, а целую технологию, включая специальные гербициды и так далее.
— То есть, в принципе, нужно не пускать на рынок иностранных производителей, а создавать свои технологии?
— Да, делать всё, чтобы у тебя не было конкурентов. И сейчас всё больше игроков подтягивается на этот рынок, монополия продержится недолго. Например, Аргентина сделала ГМО-пшеницу, устойчивую к засухе. И если, например, Египет прежде покупал много российского зерна, сейчас нельзя исключать, что страна сама начнёт его выращивать.
— А есть ли от ГМО-сортов угроза для биологического баланса? Например, если такие устойчивые растения распределятся далеко за пределы полей фермеров и начнут вытеснять обычные виды? Как в своё время получилось с борщевиком, хотя он и не ГМО-растение.
— Это уже вопрос инвазии. Такую роль может сыграть не только ГМО-растение, но и вообще любое инвазивное растение — как и вышло с борщевиком. А сейчас, к примеру, везде разрастается золотарник, американское инвазивное растение, просто на это никто не обращает внимания. Более того, если речь идёт о генетически модифицированном растении, то при его создании всегда можно встроить «выключатель» на случай, если что-то пойдёт не так.
— Сейчас активно обсуждается тема правового регулирования генетических исследований. Осенью глава государства предложил «чётко обозначить пределы допустимого использования генетических технологий». Где, на ваш взгляд, проходит эта черта?
— Здесь очень много граней, которые ещё предстоит установить. Например, в будущем каждый человек будет знать свой геном. Это персональные данные? Как их можно использовать? И за этими данными наверняка начнут охотиться страховые компании — и много кто ещё. А тем временем разрабатывается законодательство о генетической паспортизации людей. Где эти данные будут хранить?
— Обычно людей очень беспокоит тема редактирования генома человека. Например, в Китае один исследователь уже отредактировал геном девочек-близнецов… Можно ли проводить такие эксперименты?
— Сейчас очень много людей с генетическими врождёнными мутациями, которые проявляются в виде той или иной болезни. Изначально они проявляются в скрытой форме у родителей, а потом уже у них рождается больной ребёнок. Думаю, что в перспективе можно будет эти дефекты исправлять ещё на уровне яйцеклетки. Тогда будет рождаться здоровый ребёнок.
Ещё одно направление — лечение онкологии. Уже понятно, что рак имеет генетическую основу, значит, и бороться с ним нужно при помощи генетических технологий.
Есть ещё и клеточные технологии, выращивание искусственных органов. Например, если мы научимся выращивать из стволовых клеток сердечный клапан, это решит много проблем. И это тоже генетические технологии.
— Какие перспективные исследования ведутся сегодня в Институте общей генетики им. Н.И. Вавилова РАН? И какие разработки ждут своего внедрения?
— У нас их много. Например, сейчас мы закончили программу ДНК-идентификации для Союзного государства России и Белоруссии. Разработка проводится в интересах криминалистов: дело в том, что по ДНК можно определить, откуда человек родом. Программа началась после теракта в Домодедове. Никто не знал, откуда преступник, кто он… Криминалисты взяли биологический материал террориста и передали его нам, мы к тому моменту вели генетико-популяционные исследования человека. После анализа стало ясно, из какого региона и даже села был этот человек. Туда сразу поехала следственная группа, в течение трёх дней нашли его родственников и знакомых. Преступление удалось расследовать.
Например, по ДНК потом нашли серийного маньяка в Новосибирске — удалось установить этническую принадлежность преступника. Это позволило сузить круг подозреваемых.
Мы разработали для СК специальные следственно-криминалистические наборы, которые прежде закупались за рубежом. Нам удалось создать значительно более точный и чувствительный инструмент.
Ещё одно наше недавнее достижение — вывели породу серебристого соболя, с уникальной окраской меха. Его шкурки сейчас продаются на аукционах по €1,5 тыс. за штуку.
Кроме того, наша микробиологическая лаборатория нашла в бифидобактериях белок FN3, который представляет лекарственный интерес для профилактики респираторных заболеваний. Из бифидобактерий были выделены гены, синтезирующие этот белок.
Также мы активно работаем по сахарной свёкле. Ведь в России производится мало собственных семян. Например, до недавнего времени в стране производилось только 2% семян сахарной свёклы, 98% импортировалось. В партнёрстве с бизнесом нам удалось создать интересную линейку решений. Сейчас мы можем обеспечить семенами до 20% российского рынка. С другим крупным российским агрохолдингом мы занимаемся геномной селекцией.
— Что это за методика?
— Сейчас поясню. Традиционная селекция — это отбор по фенотипу. Однако он часто зависит от внешних условий, условий содержания и выращивания. А можно такой отбор вести не по фенотипу, а по генотипу, по тому потенциалу, который заложен. Это очень эффективный метод, хотя он имеет свои сложности: нужно располагать генной информацией для отбора. Мы анализируем материал, который собирают селекционеры на полях, и даём рекомендации. Классической селекцией многих вещей уже добиться практически невозможно.