Об авторе: Игорь Павлович Смирнов – доктор философских наук, член-корреспондент РАО.

 

Парадную лестницу в здании Академии наук в Санкт-Петербурге венчает мозаика, выполненная М.В. Ломоносовым, посвященная Петру I

В феврале 2024 года страна отметит 300-летие Российской академии наук, самого крупного сообщества ученых страны. Готовятся торжества, награды ждут ученых. Встречать юбилеи в России умеют, превращая историю в триумфальную летопись побед, вспоминая героическое и заслоняя им трагическое. История получается не полная и не поучительная. Накануне действительно славного юбилея (в России мало найдется, если вообще найдутся организации с такой невероятно долгой историей существования) редакция «НГ-науки» предполагает опубликовать ряд материалов, напоминающих не только о больших достижениях РАН, но и о нелегком, а порою и драматическом пути движения академической науки по устланному острыми камнями руслу рождения новых знаний. Об этом тоже надо говорить.

Петр I, повелевший создать Академию наук и художеств, не дожил до ее открытия. Россия попрощалась с ним в январе, академия открылась в декабре 1725 года. Но именно Петр I утвердил ее проект, который иногда называют «Генеральным регламентом». На проекте сохранились его собственноручные пометки и указания. Регламент определял контуры академии с университетом при ней.

Монаршая щедрость

Первым из русских царей совершив длительное путешествие в Европу, Петр I развернул масштабные реформы Российского государства, в том числе науки. К тому времени уже существовали Парижская академия наук, Королевское общество в Англии, Прусская академия наук в Берлине. В России научное сообщество отсутствовало. Можно сказать, не было науки как системы знаний.

«Для сочинения социетета (собрания) наук, подобно как в Париже, Лондоне, Берлине и прочих местах», приглашения зарубежных ученых, а также покупки нужных для России книг Петр I в 1721 году посылает за границу библиотекаря Иоганна Шумахера, ведавшего собранной в Летнем дворце Санкт-Петербурга коллекцией книг. Звание «библиотекарь» считалось почетным и давалось по особому распоряжению немногим грамотным и приобщенным к искусству собирания книг лицам. Книги были редки и очень дороги.

Еще дороже обошлось приглашение в Россию известных ученых, способных дать толчок становлению Российской академии. Чтобы привлечь их, Петру I пришлось залезть в казну и проявить монаршую щедрость.

На представленном императорским лейб-медиком Лаврентием Блюментростом первоначальном проекте с запросом на содержание академии 20 тыс. руб. Петр увеличивает сумму на четверть – до 25 тыс. и требует привлекать только первоклассных специалистов. Деньги большие: весь государственный доход составлял на тот момент около 8 млн руб.

В архиве Академии наук хранится всеподданнейший доклад Блюментроста Петру I с обоснованием необходимых расходов. Помимо денег на дорожный проезд он просит обещать будущим академикам «жалованье – по рассмотрению», «пристойные квартиры», «свободные дрова и свечи».

При рассмотрении проекта Петр I признал эти расходы «достаточны, верны и не споримы, дабы оные люди не принуждены больше о своем и фамилии (семьи. – И.С.) своей содержании старатися». Обеспечение академиков должно быть таким, считал он, чтоб никто не имел «охоту в службе чужого государя то прожить, что он в своем отечестве имеет».

Спустя год в Россию за хорошими деньгами потянулись ученые: трое из Швейцарии – математик и механик Якоб Герман, автор теории гидродинамики Даниил Бернулли и его брат, юрист и математик, Николай Бернулли; двое из Германии – логик и метафизик Xристиан Мартини, физик Георг Бюльфингер; из Франции – астроном и географ Жозеф Делиль и др. Санкт-Петербургская Императорская академия наук, как она была названа вначале, на момент открытия состояла из 15 членов и не имела ни одного российского ученого. Даже родившийся в Москве Блюментрост получил образование в Европе.

Зафиксируем исторический факт: фундамент Российской академии наук был заложен зарубежными светилами, и они долго правили в ней бал.

В данном факте нет ничего оскорбительного, более того, есть характерное для первых шагов становления академической науки. В академиях других стран также ведущую роль играли иностранцы: президентом Королевского общества в Англии был немец Ольденбург, в Прусской академии одно время было значительно больше французов, чем немцев, в Парижской академии наук работали итальянские астрономы семьи Кассини.

Сам Ломоносов был избран членом Императорской академии наук в 1745 году. Объективность требует заметить, что и он был оценен и возведен в ранг академика как ученик знаменитого немецкого механика и философа Христиана Вольфа после трехлетнего обучения в Марбургском университете. Вступив в академию на 20-й год ее жизни, Ломоносов еще чувствовал идущее от первооснователей «нелюбие к российским ученым» (Пекарский Н.Н. История императорской академии наук в Петербурге. СПб., 1870, с. 15).

Академические хроники

22 января 1724 года Блюментрост с Шумахером представили Петру I доклад об учреждении Академии наук.

13 ноября прошло первое (неофициальное) заседание. Его открыл швейцарский ученый Якоб Герман, выступивший с научным докладом о предложенной Ньютоном теории фигуры Земли.

25 ноября именным указом Екатерины I с пометкой: «...какое попечение имел блаженный и вечнодостойный памяти наш любезнейший супруг и Государь» президентом академии был назначен Лаврентий Блюментрост.

Официальное открытие академии состоялось 27 декабря 1725 года. (Попутно заметим, 200-летие РАН отмечалось в 1925 году.)

После скандальной отставки Блюментроста, обвиненного в неправильном лечении герцогини Макленбургской, к руководству академией привлекались в основном дипломаты на русской службе, призванные и способные обеспечивать приток зарубежных ученых, – Герман фон Кейзерлинг, Иоган фон Корф, Карл фон Бреверн.

Вид берегов Невы вниз по течению от Зимнего дворца и Академии наук. Рисунок Л. Леспинасса, гравер К. Фессар. Вторая половина XVIII в. Иллюстрация из книги «Ломоносов и Академия наук. К 300-летию М.В. Ломоносова (1711–1765)».

М.: Архив РАН, 2011

Первым «коренным» россиянином на посту президента академии стал фельдмаршал, гетман Войска Запорожского Кирилл Разумовский, брат фаворита императрицы Елизаветы Петровны. Назначенный на этот пост в 18 лет, что шокировало ученый мир, он правил академией 52 года. Наукой не увлечен, за плечами лишь «два года шатаний» по различным учебным заведениям Европы с посещением инкогнито лекций в Геттингенском университете. Его заботы – реформы казачества, светские развлечения, балы, охота.

Далее президентами были Людвиг фон Николаи – немецкий поэт, учитель логики великого князя Павла Петровича; председатель Комитета министров Николай Новосильцев; министр внутренних дел Дмитрий Блудов; великий князь Константин Романов. Президентами «по должности» становились министры народного просвещения граф Сергей Уваров и Дмитрий Толстой. Большинство – случайные для науки, но близкие царскому двору лица.

«Академия есть собрание ученых и искусных людей, которые не токмо сии науки в своем роде, в том градусе, в котором оныя ныне обретаются, знают, но и чрез новые инвенты (издания. – И.С.) оныя совершить и умножить тщатся», – записано в утвержденном Петром I Регламенте. В этом сложном для буквального восприятия старославянском предложении содержится ключевое положение об академии, цель которой – умножение научных знаний.

Генеральный регламент завершался мудрой мыслью, «чтоб сие здание неприменно и полезно было, то имеет оное токмо под ведением Императора, яко протектора своего, быть и само себя править». Мысль о науке, которая «сама себя правит», со временем была отброшена, а сегодня и вовсе забыта. Как забыты и многие Петровы заветы.

«Сама себя правит»

Совершим скачок сразу на 200 лет вперед. И вот по какой причине.

К началу 1917 года в составе РАН было 44 члена, представлявшие академическую элиту России. Их труды получали мировое признание, многие ученые были членами международных академий.

В мае 1917 года общее собрание избирает президентом академии ученого-геолога, члена Императорской академии наук с 1896 года Александра Карпинского. Он пытается взять самоотвод и голосует против своего избрания, но впоследствии дважды переизбирается президентом.

Октябрьская революция вносит раскол в академические ряды. Некоторые члены академии сразу присягнули новому правительству, но большинство осталось верными принципу свободной науки. 21 ноября 1917 года общее собрание РАН в послании к ученым страны выражает негативное отношение к смене власти. Бунт научной элиты опасен, может взорвать общество. Власть начинает наступление на академические свободы. Оно еще только набирает силу.

Личный секретарь Ленина Николай Горбунов вспоминал, когда вождь революции рассматривал новый проект устава Академии наук, он вычеркнул два первых пункта: «1) подчинение Советской власти, 2) выполнение ее заданий». Они слишком откровенно обнажали желание власти управлять научной мыслью, лишить академию свободы и творчества.

Но вычеркнуть из документа не означало убрать из практики. Тем более в уставе сохранялись властные пункты: «3) право veto и контроля, 4) право утверждения и увольнения должностных лиц, состава и председателя». Все это – важные, хотя и формальные, рычаги принуждения науки к подчинению. Но их недостаточно. В академии и в стране еще тысячи свободомыслящих ученых. Власть напугана и ищет удобные формы насилия во имя самосохранения.

В письме к Дзержинскому (1921) Ленин предлагает вместо смертной казни для противостоящих советской власти ученых заменять ее высылкой за границу: «Всех их вон из России. Делать это надо сразу». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 265). Так и поступили.

Около 300 виднейших ученых посадили на оплаченный властью «философский пароход» и отправили в Германию. За границу изгоняется цвет русской общественной мысли: философ Николай Бердяев, историк Александр Кизеветтер, социолог Питирим Сорокин... Подчищали в основном гуманитариев: каждый шестой – юрист, каждый седьмой – экономист, высланы почти все философы. (Подсчитано по: «Материалы для библиографии русских научных трудов за рубежом». Белград, 1931–1941. Вып. 1–2).

Высылку обставили как акт милосердия. «Мы выслали этих людей, потому что расстреливать их не было повода, а терпеть не было возможности», – объяснял Лев Троцкий. Невозможно было и ослушаться, ведь годом ранее расстреляли 37 профессоров.

По поручению уже разбитого инсультом Ленина Луначарский публикует в «Петроградской правде» (15 октября 1922 года) статью с призывом: «Необходима борьба идеологическая, главным образом, конечно, в сфере общественных наук». Закрываются юридические факультеты во всех учебных заведениях страны, что трактуют как разрыв с «буржуазным» правом. Гуманитарные научные общества упраздняются или принуждаются к обязательной «перерегистрации». Наибольшие потрясения испытала «история – самая политическая наука из всех существующих», как ее называл заместитель наркома просвещения Михаил Покровский. Правда, неполитических наук уже не оставалось.

Отвергнутые новой властью идеи парламентской демократии воскрешали ученики бывшего кадета, депутата Первой Государственной думы, академика Николая Кареева. В научной школе академика Александра Лаппо-Данилевского и после его смерти продолжались споры о принципах независимого гуманитарного исследования. Материалы дискуссий удавалось публиковать в немногих еще сохранившихся независимых изданиях, таких как журналы «Дела и дни», «Русское прошлое», «Анналы», «Русский исторический журнал».

Наибольшую известность получил кружок молодых историков, его вел исследователь крестьянских и казачьих восстаний в России Сергей Тхоржевский. Собрания в нем продолжались вплоть до 1927 года, их регулярно посещали академик Евгений Тарле и член-корреспондент Сергей Рождественский. Встречи числом 25–30 человек чаще всего проходили на квартире у историка Натальи Штакельберг. Обменивались свежими идеями и работами коллег, которые задерживались к публикации или не проходили в печать. В качестве добровольного взноса члены кружка вносили посильную помощь, чаще дровами для буржуйки, сахаром для общего чаепития.

Собрания неформальных кружков вскоре приравняли к контрреволюционной деятельности, за «разговоры на общей кухне» стали давать реальные, и немалые, сроки. Случайно найденный у известного пушкиниста Николая Измайлова список участников собраний послужил поводом для начала громкого уголовного расследования. Руководитель кружка Тхоржевский в 1930 году был приговорен к 10 годам лагерей. Арестовали и гостеприимную устроительницу собраний Наталью Штакельберг, но спустя полгода освободили. Досрочно, в 1933 году, вышел на свободу и Тхоржевский.

Пирамиды власти

Государство наступало на науку, мешая искать и творить, угроза лишения свободы действовала неотвратимо. Терять умы – традиция России. Владимир Зворыкин (изобретатель телевидения), Сергей Рахманинов (композитор), Иван Ильин (философ), Владимир Набоков (писатель и лепидоптеролог)… Список большой. Иван Бунин, почетный академик Императорской Санкт-Петербургской академии наук (1909), покинувший Россию в 1918 году и впоследствии ставший первым русским нобелевским лауреатом по литературе (1933), в лекции «Миссия русской эмиграции» утверждал: «Нас, рассеянных по миру, около трех миллионов».

Характерная для 1920-х годов централизация управления породила государственно-научного монстра. В Совнаркоме появляется Научно-технический отдел (НТО), который будет стоять «во главе всех научных учреждений, обществ, организаций, лабораторий и т.д., в целях их объединения и распределения между ними всех заданий Советской власти» (Горбунов Н.П. Воспоминания. Статьи. Документы. М.,1986. С. 12). Но идея встретила сопротивление других государственных ведомств. Каждый нарком мнил себя предводителем ученых. Первым свои претензии заявила Главнауки Наркомпроса, которому подчинялись университеты и сама Академия наук (до 1925 года).

Рядом с этими двумя «пирамидами» быстро поднималось третье научное ведомство – Коммунистическая академия (при основании – Социалистическая академия общественных наук). По факту она возглавила огромный комплекс идеологизированных учреждений и чем дальше, тем больше претендовала на право венчать все здание гуманитарной науки. «Своей» наукой быстро обзавелись другие наркоматы и ведомства – Наркомзем, Наркомздрав, ВЦИК.

«Наука должна быть огосударствлена, а наркоматы онаучены» – такой курс связал науку ведомственными путами, превратил в обслуживающий высоких чиновников сервис. Причем от субъектов этого «сервиса» требовалось принятие государственной идеологии как научной методологии. В новом Уставе Академии наук отныне ей вменялось в обязанность «приспособлять точные теории к практическому применению в промышленности и культурно-экономическом строительстве Союза ССР», § 2, п. «в» (Уставы Академии наук СССР. М., 1975. С. 120). Идти от практики к теории – гибельный путь для академической науки, призванной вершить суд над отжившим и открывать новые горизонты.