Версия для печати
Вернуться к списку

«Я не потеряю себя для России»

Интервью с лауреатом премии Scopus Russia Award физиком Александром Тельновым о проблемах науки и последствиях экономического кризиса

Молодой физик Александр Тельнов, выпускник Новосибирского госуниверситета, затем аспирантуры Калифорнийского университета в г. Беркли (Ph.D., UC Berkеlеy), ныне работает в Принстонском университете. А. Тельнов ведет исследования в области физики элементарных частиц, изучая разницу свойств вещества и антивещества; в 2009 году он планирует начать работу на Большом адронном коллайдере.

В декабре 2008 г. он стал лауреатом первой премии Scopus Russia Award в номинации «Наиболее перспективный молодой российский автор в научно-технической и медицинской литературе», учрежденной крупнейшим в мире издательством научной литературы Elsevier (Нидерланды). Стоит отметить, что согласно информации из базы данных Scopus цитируемость А.В. Тельнова сейчас составляет 3822 ссылок с индексом Хирша 25. В то же время ISI Web of Science (SCI) дает еще более впечатляющие показатели: 6783 ссылок с h-index равным 39. Беседовала Наталия Демина.

Каким был ваш путь в физику?

Так получилось, что первые серьезные успехи в олимпиадах мне пришли в биологии, потом в химии, и лишь в 11-м классе я занял первое место на всероссийской олимпиаде по физике. В конце концов, выбрал физику, а именно физику элементарных частиц, потому что она показалась мне наиболее сложной и интересной областью науки. Более того, на тот момент в Новосибирском Академгородке она была чуть ли не единственной, неоспоримо находившейся на мировом уровне. Ну и, конечно, фундаментальное образование, которое я получил в Новосибирском университете. Замечательные профессора, преподаватели, педагоги. Из Института ядерной физики и из других институтов Академии наук.

Знакомы ли вы с И.Б. Хрипловичем?

Да, конечно, член-корреспондент РАН Иосиф Бенционович Хриплович – это человек, который произвел на меня очень глубокое впечатление и как ученый, и как преподаватель. Он был, пожалуй, наиболее поразительным из моих профессоров в НГУ. Иосиф Бенционович хорошо известен за рубежом, и его там все воспринимают как великого сибирского ученого.

Наиболее эффективный учитель, которого я когда-либо встречал в своей жизни, это Юрий Исаакович Эйдельман, тоже из новосибирского Института ядерной физики. Вообще, преподавание на физфаке НГУ находится на самом высоком уровне, лишь очень немногие зарубежные вузы могут с ним сравниться.

Как вы восприняли награждение премией Scopus 2008 в качестве самого перспективного молодого автора?

Сначала в это было сложно поверить, потом я это проанализировал логически и подумал: «Да, вполне вероятно, что это действительно так», но особо об этом не задумывался. А потом, естественно, в голове промелькнуло все, что привело меня к этой премии. Начиная с того, как моя бабушка забросила свою карьеру ради того, чтобы моя мама могла продолжать работать, а я не был обречен на сидение в детском саду. Именно она научила меня, четырехлетнего, решать x + 3 = 4. Здесь и замечательная 25-ая школа Новосибирска, ныне 3-я гимназия, директор которой в 1985 г. одной из первой в Новосибирске, а может быть и в СССР, решилась на то, чтобы уволить почти всех учителей с педагогическим образованием и взять на работу людей с университетским. Затем Новосибирский госуниверситет и мои родители, которые создали для меня замечательные условия, не пытаясь никак на меня давить, чтобы я делал то, что хотел [1].

Какова сфера ваших научных исследований?

Моя тема в последние 13 лет – изучение свойств вещества и антивещества на B-мезонной фабрике в Стэнфорде. Это проблема, которая объединяет физику элементарных частиц и космологию, ведь во Вселенной нет антивещества, после Большого взрыва оно куда-то делось, что интригует космологов и физиков одинаково сильно. Наиболее значимой своей статьей за последние пару лет я считаю «Наблюдение нарушения комбинированной четности в распадах нейтральных B-мезонов в заряженные каон и пион», опубликованную в журнале “Physical Review Letters” [один из самых престижных американских физических журналов – прим. ред.]. С момента ее публикации чуть более года назад, статья и препринт с предварительным результатом получили уже около 90 цитирований.

Вы платили за публикацию статьи?

Лично я, конечно, не платил за публикацию. Когда мы публикуемся, оплата за публикацию, обычно около $600, происходит из общего фонда всего эксперимента. Университеты и лаборатории ежегодно делают взносы в этот фонд за каждого из своих физиков, принимающих участие в эксперименте.

Вы будете продолжать работать над этой темой или займетесь чем-то другим?

Я хочу закончить еще несколько публикаций и после этого перейти на работу на Большом адронном коллайдере. Мне очень приятно, что прошлогодняя публикация, которую я уже упомянул и в которой был ведущим автором, имеет прямое отношение к половине Нобелевской премии по физике 2008 года. Как раз накануне церемонии награждения премиями Scopus Russia Award она вручалась в Стокгольме. Если посмотреть на подробную версию сообщения Нобелевского комитета о премии теоретикам М. Кобаяши и Т. Маскаве, то название нашего эксперимента и одна из публикаций 2001 г., где я тоже стою в списке авторов, упомянуты там напрямую.

Но это не полная правда, а полная состоит в том, что существовала альтернативная, т.н. суперслабая, теория. Она воспроизводила обнаруженную в 1964 г. разницу в свойствах вещества и антивещества, но, в отличие от теории Кобаяши и Маскавы, приводила бы нулевой т.н. прямой асимметрии между ними. Я был ведущим автором проекта, над которым работало еще несколько человек, где мы впервые смогли обнаружить статистически значимую разницу свойств B0 и анти-B0 мезонов в так называемом прямом режиме. Оказывается, мезон, называемый B0, состоящий из d и анти-b кварков, распадается в К+ и π− на 21% чаще, чем его античастица, анти-B0, распадается в К− и π+. Это действительно большая разница между веществом и антивеществом. Ради этого стоило работать, не покладая рук. Если бы не этот проект, то я, может быть, и разочаровался бы в своей науке… но это я так, шучу.

В своем интервью академик В.А. Рубаков как-то сказал, что скучно стало работать, потому что всё, что открывают, всё уже было теоретически предсказано. Вам не скучно работать?

Совершенно не скучно. По поводу утверждения, что «все уже предсказано», расскажу вам вот какую историю. На прошлой неделе я выступал с публичной лекцией перед группой людей, которые вовсе не ученые. Оказывается, существует международное общество по названию «Менса», клуб людей с высоким индексом интеллекта, IQ. Они попросили меня прочитать им лекцию об истории физики элементарных частиц, я согласился. Когда я анализировал, готовил материалы к этой лекции, то пришел к выводу, что исторически прогресс в физике элементарных частиц примерно в равной степени обязан неожиданным, удачным экспериментальным открытиям, революционным прорывам в экспериментальных методах, а также триумфам теоретической мысли, когда что-то новое предсказывается в попытках объяснить, почему же собственно эксперимент не согласуется существующей с теорией.

Интересно, что когда в 1964 г. впервые была обнаружена разница между свойствами вещества и антивещества, ее никто не ожидал. Да, Л. Ландау за семь лет до этого рассматривал возможность того, что такое может быть, но сам он считал, что это было бы очень некрасиво и усложнило бы жизнь теоретикам. Слава богу, усложнило!

Нередко, большие прорывы в науке совершаются благодаря инженерным достижениям, которые позволяют нам провести измерения, которые раньше были бы технически невозможны. Взять, к примеру, мой эксперимент в Стэнфорде: если бы он был организован на 10 лет раньше, то на нем была бы получена лишь малая доля научных результатов, которых удалось добиться сейчас.

Почему? А потому, что раньше не было дешевых, быстрых компьютеров, не было жестких дисков, не было носителей информации, которые были бы способны такой огромный объем данных – несколько петабайт – хранить, обрабатывать, моделировать, анализировать. Наконец, не было супербыстрых линий Интернета, которые сегодня позволяют задействовать для нашего эксперимента 4 тысячи компьютеров, на 100% работающих на наш эксперимент в Стэнфорде, и еще около 6 тысяч в нескольких крупных научных центрах Европы. Т.е., действительно, это синергетика между высокими технологиями и физикой, физическими науками, которые постоянно друг друга подпитывают. Мы приходим к какой-то идее, а через 10-20-30 лет она превращается в коммерческое изобретение, коммерческий продукт. Лазер был изобретен в 1960 г., впервые использован для грубой хирургической операции в 1964 г. В 1970-м году лазеры уже были почти в каждой физической лаборатории, а в конце 1990-х почти у каждого был проигрыватель компакт-дисков.

Что бы вы сказали критикам, которые считают, что фундаментальные ученые России мало дают стране, что мало выхода на 1 руб. вложений? Первые лица страны часто говорят о том, что отечественная фундаментальная наука приносит мало пользы людям.

Я бы на это сказал следующее. Я признаю, что в таком утверждении есть значительная доля истины. Но здесь вина не фундаментальной науки. Потому что без нее не было никаких других научных достижений. Здесь вина совершенно другого фактора – того, что баланс между фундаментальной и прикладной наукой в России не такой, как в среднем по миру. А как это изменить? У нас что, слишком много фундаментальной науки? Нет, у нас ее не слишком много. У нас мало прикладной науки? Нет, у нас прикладной науки тоже немало. То, что у нас отсутствует – это механизмы, позволяющие поддерживать полный инновационный бизнес-цикл. У нас отсутствует базовое образование в области менеджмента и маркетинга, которое бы давалось каждому выпускнику технического вуза.

На Западе даже в средней школе образование более меркантильное. Подыскивая более точное русское слово, я бы сказал, что оно более торговое: у нас считают 2 + 3, а у них 2 плюс 3 доллара. Инженер или ученый, выходя из американского университета (я говорю про колледж, а не аспирантуру), не имеет даже и половины тех знаний в фундаментальной науке, которую имеют наши выпускники. Они не умеют решать такие сложные задачи, они не умеют решать их быстро, они, может быть, вообще даже не прошли того объема предметов, которые проходят люди у нас. Но зато они научены тому, каким образом видеть в своих идеях или в своей сырой разработке коммерческий продукт. Именно они идут к людям, у которых есть деньги, чтобы внедрить ту или иную разработку, вместо того, чтобы сидеть и ждать, что кто-то придет и спросит: «А нет ли у вас чего-нибудь, что мы помогли бы вам доработать и вывести на рынок?»

Если мы в России сможем потихонечку построить островки новой экономики, которые смогут:

– помочь фундаментальным идеям становиться прикладными идеями, не выходя за пределы России,

– помочь прикладным идеям становиться пробными продуктами, также, не выходя за пределы России,

– помочь российскому исследовательскому центру или компании с готовым продуктом идти получать патенты, а потом отдавать их на фабрику в Китае, чтобы те их клепали, продавали по всему миру и отдавали нам процент от выручки, вот тогда мы станем полноправным членом всемирного рынка высоких технологий и образования в области высоких технологий.

Один из барьеров, который необходимо для этого сломать – это языковой барьер, потому что невозможно даже мечтать о том, чтобы быть частью мирового научного технологического сообщества без способности общаться на одном языке с фактически всем остальным миром. Другие страны тоже этому сопротивлялись. Но со временем Франция, Италия, Япония, Китай и др. поняли, что без английского языка, насколько бы это ни было печально, очень сложно конкурировать на мировом рынке.

Подумайте, почему американские высокотехнологичные компании решили «оффшориться», переводить свои отделы разработки и др. в Индию, а не в Китай? Ведь в Индии такая нищета, там такая плотность населения, там холера, чума, там черт знает что, а Китай при всех своих проблемах имеет достаточно высокое качество жизни и на порядок больше инженеров и ученых, чем Индия. Почему? Потому что индийцы как-никак, но говорят по-английски.

Проще научить технологии, чем языку?

По-видимому, да. Необходимо создавать островки новой экономики, которые бы открыты для приезда ведущих профессоров в Россию с Запада, для студентов из тех же Индии и Китая, которые ехали бы учиться к нам, а не в MIT, потому что за меньшее количество денег они получали бы не худшее образование. Если бы мы могли такое дело начать выстраивать, то мы стали бы двигаться в правильном направлении. Самое главное – не торопиться, не ожидать невозможного, не ожидать, что мы сможем очень быстро получить желаемые результаты, все сразу за несколько лет. Тому же Стэнфордскому университету, сердцу Силиконовой долины, понадобилось 50 лет для того, чтобы о нем начали говорить за пределами Северной Калифорнии.

Ваши ожидания от Большого адронного коллайдера, который сейчас, к сожалению, прервал свою работу. Все ожидали чуда, а чудо откладывается и откладывается. Есть ли у вас уверенность, что на БАКе будут новые открытия?

Они, несомненно, будут. Работая в физике элементарных частиц, я и мои коллеги постоянно находимся на переднем крае информационных технологий, электроники, очень многих технических разработок. Сверхпроводящие магниты, 27 километров которых построены для БАК, это первый проект такого масштаба. Это самая сложная машина на планете Земля, несравненно более сложная, чем какой-либо космический челнок. Естественно, будут накладки, проблемы при запуске, но мы все эти проблемы преодолеем. Почему я в этом уверен? Потому что у нас есть большой опыт делать невозможное.

Вы сказали, что собираетесь там работать…

Да, скорее всего, но пока не знаю, на каком именно эксперименте. Это будет либо компактный мюонный соленоид – CMS, либо это будет ATLAS, другой большой эксперимент. Они меня привлекают тем, что открывают доступ к самым высоким энергиям, которые можно получить вручную, искусственно, на планете Земля. Это не самые высокие энергии столкновения, которые существуют на Земле: в 10-100 раз более высокоэнергетичные столкновения происходят в атмосфере Земли, когда космический луч, протон с огромной энергией, неведомо откуда прилетевший, стукается об атмосферу Земли, порождая адронный ливень. Но тот факт, что планета Земля существует уже 5 млрд. лет и до сих пор не взорвалась, не превратилась в черную дыру, придает нам уверенности в том, что Швейцария и мы вслед за ней тоже не превратимся в черную дыру.

А как бороться с лженаукой и псевдонаукой? Что делать? Ваш рецепт?

Вы знаете, лженаука не возникает сама по себе. Она постоянно подпитывается потребностью населения в каком-то чуде. Особенно тех людей, которые отчаянно в чем-то нуждаются, может быть, в исцелении от рака или еще в чем-то. Они способны пробовать все и верить во что угодно. Что касается медицинских препаратов, то тут ответ очень простой: наше Министерство здравоохранения должно драконовскими методами устранять вредные продукты с рынка и заставлять продукты безвредные, но бесполезные с точки зрения медицины, иметь четкое определение биодобавок, как это делается в США. Т.е. я не хочу, приходя в аптеку и прося лекарство от ОРЗ, слышать, что, мол, аспирин или арбидол, это, конечно, хорошо, но возьмите самое лучшее лекарство, гомеопатическое. Если такое в аптеках происходит, то это позор для государства.

Что же касается лженауки в сфере физических наук, то тут грань более тонкая. Дело вот в чем. Многие теории, которые восторжествовали и подтвердились на эксперименте, поначалу считались ересью. Многие новые проекты подвергались очень резкой, неприлично резкой критике со стороны рецензентов, людей из истеблишмента, вросших корнями в свое кресло. Практически любая область человеческой деятельности является несколько консервативной, несет в себе какую-то инерцию.

К физическим наукам, по-моему, должен применяться метод золотой середины. Самое главное, что Россия и любая другая страна должна делать, с моей точки зрения, для борьбы с лженаукой, это прививание навыков точного, научного метода анализа и интерпретации эмпирических данных школьникам, начиная с начальных классов. Это то, для чего у нас в школе было природоведение. Ребята должны знать, что такое научный метод: я делаю измерения, ты делаешь измерения, и наши измерения согласуются. Ты мне говоришь, как ты сделал свой эксперимент, я могу его повторить и получить тот же результат. Если я могу это сделать, то это наука, если нет, то это лженаука. И это должен понимать каждый человек.

Журналисты также должны это понимать как одну из основ своей профессиональной деятельности. Если вы пишите про науку, то прежде чем рассказывать о чем-то с сенсационной точки зрения, было бы интересно задать вопрос людям, которых вы интервьюируете: «Это очень интересно, но скажите, есть ли у вас научная публикация о вашем методе или открытии?» Если они скажут «нет», то вы можете смело уходить. Если они скажут «да», то следующий вопрос: «А скажите, в каких еще лабораториях, желательно где-нибудь в других странах, пытались повторить ваш эксперимент?». Если они ответят, что «не пытались», тоже уходите. Если ответят, что «пытались, но не смогли повторить», то тоже уходите.

Именно поэтому на Большом адронном коллайдере проводятся два эксперимента. Не потому, что боятся, что физики что-то подтасуют, ни в коем случае. Ведь бывают ошибки в программном обеспечении, случайные дефекты в детекторе, ошибки в анализе данных. Что-то реально несуществующее может быть «найдено» из-за какой-то совершенно ненарочной ошибки. Два всегда лучше, чем один. И не только потому, что один эксперимент может найти ошибку у другого, но и потому, что наличие соревнования серьезно подстегивает его участников.

Что вы думаете о последствиях кризиса для России в связи с падением цен на нефть и др. факторов?

Думаю, что цена на нефть поднимется гораздо раньше, чем США выберутся из кризиса. Дело не в этом. Экономика России во многом завязана на нефть и газ. Это не так плохо, как в Саудовской Аравии, но это достаточно плохо. Эти ресурсы либо закончатся, либо европейцы полностью перейдут на иные источники энергии. Каждый раз, когда я узнаю, что в Германии открылась новая ферма «ветряных мельниц», то понимаю, что каждая «вертушка» – это сколько-то тысяч кубометров газа в год из России, который им больше не нужен.

Вот вам интересная история: рассказывают, что 2003 г. где-то в Калифорнийской пустыне бдительные граждане вызвали шерифа, потому что молодой человек весьма арабского вида со своей не менее ближневосточного вида женой фотографировали вертушки: уж не готовится ли теракт? Этот молодой человек оказался одним из Саудовских принцев, программистом в Силиконовой долине, работавшим там бесплатно, в качестве хобби. Он признал, что фотографирует вертушки, его арестовали, стали требовать объяснений, а он отвечает: «У меня папа очень богатый, нефтяной шейх, но он жмот, а мне нужны деньги, я хочу послать ему эти фотографии, в надежде, что у него случится инфаркт». И действительно, кроме вертушек у него на фотокамере было обнаружено несколько фотографий гибридных автомобилей «Тойота Приус».

Он этим намекает папе, что скоро доходы от нефти закончатся?

Да. Смотрите, в Саудовской Аравии на берегу Красного моря, где потрясающий дайвинг, в 80 км. от второго по величине города в Саудовской Аравии, основали кампус нового университета. Он будет ориентирован на прикладную науку, там будут учиться 30 тыс. студентов. Его учредительный капитал – 10 млрд. долларов, это то, чему равен весь дарительный фонд Массачусетского технологического института, которому 150 лет. Эти деньги дал филантроп, король Саудовской Аравии. В этот университет будут приглашаться ведущие ученые всего мира, половина профессоров будут зарубежными, а первый президент университета – из Сингапура.

Они начали строиться, набрали 600 студентов, а будет 30 тыс. Они не строят иллюзий, понимают, что создание вуза займет пару десятков лет. Половина студентов будут из-за рубежа, и на территории университета не будут действовать законы шариата! Женщинам не нужно будет ходить в хиджабе или парандже. При всем при том, что это самая консервативная страна в мире, они понимают, что если они не запустят этот процесс трансформации у себя в стране, чтобы иметь собственную науку и технологии, если они не начнут этого сейчас, то к тому моменту, когда у них наступит кризис из-за того, что доходы от нефти не способны будут обеспечивать народ и государство достойной жизнью, тогда об этом будет думать поздно.

Сейчас в России много говорят о возвращении людей, которые работают за рубежом, о том, как вернуть научную диаспору. Как вы считаете, возможно ли это возвращение и на каких условиях? И стоит ли вообще говорить о возвращении?

Нужно рассматривать каждый конкретный случай по отдельности. Я всегда считал, и меня всегда считают российским ученым. Когда меня представляют на коллоквиуме или на публичной лекции, то меня представляют и воспринимают как россиянина, что хорошо. Я не потеряю себя для России, но я не смог бы быть таким продуктивным, находясь здесь.

Почему?

Это особенность моей области науки. Здесь дело совершенно не во мне. В других областях науки это может быть не так. И там вполне реально возвратить сюда профессора, который мог бы создать здесь рабочую группу. Примеры этому уже есть. Можно начать с того, что наших ведущих ученых, которые работают за границей, приглашать сюда на полгода прочитать курс лекцией, создать зеркальную лабораторию.

Кроме того, российское государство могло бы обеспечивать стипендиями некоторую часть наших студентов, чтобы они могли заниматься наукой на удалении, их профессор находится там, а они находятся здесь. Профессор не обязательно должен быть выходцем из России, он может быть иностранцем. Для иностранного профессора привлекательность этого проекта состояла бы в том, что у него были бы очень умные студенты, которые, может быть, не очень хорошо говорят по-английски, но умеют больше, чем студенты, которых он может найти на Западе.

Краткосрочные визиты, это все можно делать. Я рад, что у российского государства возникает желание это попробовать. На каких-то конкретных примерах это может хорошо сработать.

Я знаю примеры возвращения ученых в Россию. Один из моих коллег в Принстоне, тоже из Новосибирска, примерно одного со мной возраста, пару месяцев назад вернулся в Новосибирск, после того, как провел за границей около 10 лет. Интересен пример еще одного из моих коллег: несмотря на то, что у него в США была постоянная работа и красавица-жена, зарабатывающая существенно больше, чем он сам, и американское гражданство почти в кармане, он согласился принять предложение вернуться в Москву, тут жить и работать. Да, то, что он делает в Москве – это не фундаментальная наука: он приехал работать в ЮКОС.

А сейчас же ЮКОСа уже нет... Он обратно уехал?

Нет, он остался здесь. Он организовал start-up, занимается очень прикладным направлением. Так физик-фундаментальщик стал нефтяником, а потом бизнесменом.

В некоторых публикациях о вас в Интернете отмечается, что в США вы играете в «Что? Где? Когда?». Как эта игра воспринимается в Америке? Удается ли собрать несколько сильных команд?

Да, действительно, спортивная версия «Что? Где? Когда?» достаточно популярна в русскоязычной интеллектуальной диаспоре в США и Канаде. Это замечательное хобби, развлечение, возможность провести несколько часов в месяц в компании умных, интересных людей, думая и говоря на нашем родном языке, а не по-английски. Эта игра очень эффективно развивает способность логически думать, генерировать идеи, прислушиваться к коллегам и принимать правильные решения в условиях стресса и жесткого ограничения времени. Кроме того, как это ни парадоксально может звучать, игра в «Что? Где? Когда?» на вопросах, придуманных в России, на Украине, в Белоруссии, других странах, где есть критическая масса «наших» людей, любящих эту игру, позволяет нам, живущим в Америке, не отставать от происходящих на родине событий.

Вы задали очень правильный вопрос: «Удается ли собрать несколько сильных команд?» Не везде, так как для этого требуется критическая масса в как минимум 30-40 человек. К счастью, ответ на Ваш вопрос «Да!» в Нью-Йорке, Силиконовой долине, Бостоне, Чикаго, Торонто, Вашингтоне, Лос-Анджелесе и нескольких других городах. Мы ежегодно проводим чемпионаты США и Канады, Кубок Северной Америки и несколько более мелких турниров. «Нас мало, но мы в тельняшках»: три американские команды, в том числе та, где уже много лет играю я (кап. Дмитрий Тейтельман), стабильно занимают места в середине первой сотни официального рейтинга Международной Ассоциации Клубов «Что? Где? Когда?» (в котором около 8000 команд).

В числе послужного списка моей команды – участие в Чемпионате мира в Калининграде и призовое место на одном из трех крупнейших ежегодных всемирных турниров по «Что? Где? Когда?» А в моем личном, как дважды члена сборной США – «серебро» в 2005 г. на 1-м Кубке Наций в Баку, чемпионате мира среди национальных сборных, где в 1/4 финала мы с перевесом в одно очко обыграли сборную России (кап. Александр Друзь), но уступили в финале сборной Украины (кап. Анатолий Вассерман). На следующий год, мы смогли переиграть команду Вассермана в «Брейн-ринг», но в 1/4 финала, выйдя на новую сборную России (кап. Сергей Виватенко – та самая команда, что вышла в финал Зимней серии 2006 г. в телевизионном «Что? Где? Когда?»), с перевесом в одно очко уступили ей.

Интересно, что играющие в «Что? Где? Когда?», как правило, очень хорошо интегрированы в американское общество. Большинство из них приехали в Америку из стран бывшего СССР за возможностью продолжать учиться или работать по специальности – и добились значительных успехов на новом месте. Они не «пленники прошлого», а смотрят в будущее. При наличии серьезного интереса с российской стороны, немало из моих знакомых американских «что-где-кодашников», и даже я сам, были бы рады рассмотреть предложения о сотрудничестве с российскими компаниями в качестве консультанта или сотрудника. Их опыт, интеллект и чутье были бы бесценны для российского бизнеса, особенно бизнеса, ориентированного на западного потребителя или западные стандарты.