Версия для печати
Вернуться к списку

ЕСЛИ ХОЧЕТСЯ, ДАВАЙТЕ БУДЕМ НАЗЫВАТЬ ЭТО НАУКОЙ

Однако почему именно наука стала действительно самым мощным, эффективным и авторитетным социальным институтом? Почему на эту роль не могут все-таки претендовать другие способы познания окружающей действительности: обыденный, художественный, религиозно-мифологический, философский? Религия, к примеру, гораздо старше, чем наука, однако и она вынуждена приспосабливать (адаптировать) достижения науки к догматам веры. (Так, например, сегодня очень активно Католическая церковь пытается использовать космологическую концепцию Большого взрыва для подтверждения якобы акта разумного творения Вселенной.)

Это теология в России в последние 15 лет упорно добивалась для себя научного статуса. И добилась-таки: в октябре 2015 года президиум Высшей аттестационной комиссии при Министерстве образования и науки РФ одобрил паспорт новой специальности «Теология». То есть теология теперь обзавелась паспортом светского образца, легализовалась, если можно так сказать…

Это фанаты уфологии не менее упорно, чем деятели церкви, отстаивают статус «позитивной» науки для того, чем они занимаются…

Возможно, наиболее адекватно, иронично и ненавязчиво выглядит художественный способ познания окружающего мира, который тоже все более активно грезит наукой. Характерно, что и научное сообщество воспринимает эти попытки вполне благосклонно, хотя и не без полемического задора.

Вот, скажем, архив Российской академии наук недавно организовал выставку двух художников, Дмитрия Гаева-Орлова и Андрея Верещагина, «Систематизм как формула открытия». Они работают в модном сегодня жанре Science Art: «Синтез языков науки и искусства». У этого творческого дуэта все по-серьезному: «Художники разрабатывают направление «Систематизм-арт», научно-исследовательскую изобразительную культуру, иллюстрирующую торжество системных закономерностей природы и культурных кодов цивилизации. Обращаясь к современной философской мысли, художники пришли к созданию научно обоснованных форм актуального искусства. Произведения систематизма «способны представить официальную культурную политику».

Здесь даже риторика не случайна: «систематизм», «синтез», «научно-исследовательская изобразительная культура», «системные закономерности природы», «научно обоснованные формы…». Не случайно и то, что организаторы выставки включили в экспозицию материалы Архива РАН, связанные с работами выдающихся ученых Константина Циолковского, Владимира Комарова, Владимира Шухова, Николая Кольцова.

Конечно, это еще вопрос: стоит ли заниматься этим синтезом и что в результате получится? Может быть, и для Art и для Science полезнее и плодотворнее сохранить чистоту жанра? Вот и отечественный философ Александр Огурцов отмечал как раз в 2001 году: «Высший статус научного знания, прежде всего естествознания, оказывается подорванным, и возникло движение, которое полагает, что в демократическом обществе необходимо уравнять в правах все формы общественного сознания, что превосходство науки и непререкаемость ее авторитета – это миф, что наука – это лишь форма идеологии, которая должна быть во имя идеалов свободы отделена от государства… Теперь уже доминантой становится позиция, которая… старается размыть границы… между научными и вненаучными формами знания».

Коллизия вполне очевидна. Современное общество наивно уверено, что, сведя науку до картинки, оно приобщается к научному знанию. (Эллины, например, не различали понятия «видеть» и «знать».) Все в науке должно быть представимо; а если непредставимо, значит, не хватает воображения. С воображением у тех же Дмитрия Гаева-Орлова и Андрея Верещагина все в порядке. Риторика, более того, даже фонетика становится главной в спорах о том, что есть истина: «Авторы заметили и показали миру конструктивные производные мироустройства… Наше время синхронизированных вибраций предлагает актуальные сайнс-арт мультимедиа проекты – систематизм, синхронизм и виброционизм».

Впрочем, и сами ученые льют воду на мельницу основателей всякого рода художественных «измов». Выдающийся физик, лауреат Нобелевской премии Ричард Фейнман однажды написал во время лекции на доске: «То, что я не могу создать, есть то, что я не понимаю». А научный журналист Джон Хорган в своей книге «Конец науки» приводит мнение одного из ученых, с которым он беседовал: «Физики, работающие над теорией суперструн… больше не занимаются физикой, потому что их теории никогда не могут быть подкреплены экспериментами, а только субъективными критериями, такими, как элегантность и красота. Физике частиц… грозит стать ветвью эстетики».

Но это именно «лить воду»… Лев Ландау, скажем, еще в 1950-е годы заметил: сегодня мы можем объяснить даже то, что не можем представить.

Очевидно, что нынешний наукоцентризм далекой от собственно науки практики имеет какие-то рациональные причины. Ведь специально никто не занимался, как сегодня сказали бы, раскручиванием науки. По крайней мере до недавнего времени не занимался. Сегодня-то как раз науку пытаются раскручивать именно сознательно. Другое дело, с какой целью? Научная популяризация, например, становится просто частью развлекательного бизнеса.

Именно сегодня, во время века, казалось бы, триумфа научно-технического знания, ставится под сомнение сама идея научной рациональности. Это похоже на чисто психологическую реакцию сопротивления новому и еще малоизвестному будущему. Американский экономист и социолог, лауреат Нобелевской премии Алвин Тоффлер назвал этот феномен футурошоком (то есть «потрясение перед будущим»). Естественная защитная реакция от футурошока, возникающая в человеческом обществе, принижение значения науки, превращение науки в одно из предприятий группы ученых, которое не имеет никакого преимущества перед другими способами познания действительности.

OK! Если хочется, давайте будем называть все это наукой. Но, исходя из предложенного критерия чистоты жанра, давайте добавлять – ироничной наукой.