Версия для печати
Вернуться к списку

Давно пора, Россия-мать, умы обратно возвращать

Сейчас мы, похоже, ждем панацеи от последних усилий государства по возрождению российской науки. Что называется, не прошло и 20 лет после распада СССР, как крики ученых о катастрофе в их сфере услышаны. Решено срочно возвращать уехавшие на Запад лучшие российские умы. Легко сказать. Возвращаться они, судя по всему, не очень-то торопятся...

«ДАН ПРИКАЗ ЕМУ НА ЗАПАД»

Точных цифр уехавших на Запад ученых никто не назовет, а разброс в экспертных оценках огромен. Россию покинули от 100 до 250 тыс. человек, занятых исследовательской работой. Сейчас, по оценке РАН, при имеющихся в России 25 тысячах докторов наук, лишь в США работают 16 тысяч экс-наших ученых с такой степенью.

Прежде всего напомним, как это было. «Тюрьма народов» - СССР развалился, «темницы» рухнули, «свобода» пришла, и сотни тысяч российских ученых в начале 90-х вдруг увидели, что:

а) зарплату им платить никто не собирается, а если и платят, то такую и с такими задержками, что проще идти на паперть к церкви (но и этот вариант был нереализуем, поскольку интеллигенты там не выживали);

б) материалы, реактивы, оснащение лабораторий стоит денег, которых тоже больше нет;

в) вернувшийся в Россию после полугодичного мытья пробирок где-нибудь в Ганновере кандидат наук может в демократической России в течение года содержать семью. И не только свою, но и своего научного руководителя.

В общем, ученые - народ сообразительный, а потому быстро поняли, что на Западе пробирок еще много. Взгляд, конечно же, упрощенный и даже местами издевательский. На самом деле пробирками занимались за редким исключением лишь те, кто делал это и здесь. Но многим пришлось спуститься на одну, а то и на несколько ступенек по лестнице научной иерархии. И расти до прежней квалификации заново.

Прошлой осенью группа ученых, работающих за границей, выступили с открытым письмом к Президенту РФ Дмитрию Медведеву, в котором написали о желании вернуться в Россию, чтобы двигать науку вперед на Родине. Письмо, что называется, дошло до адресата. И сейчас мы - свидетели инициативы не только по возвращению уехавших ученых в страну, но и по развитию науки. На которую выделяются неслыханные прежде деньги. Уже 1 ноября должны стать известны результаты конкурса по предоставлению грантов российским и зарубежным ученым. Из-за невиданных доселе сумм финансирования (на 2 года + 1 год) на группу выделяется до 150 миллионов рублей, 60% которых можно тратить на зарплату, их уже прозвали «мегагрантами». А всего таких «групп» должно быть 80.

«СЛУХИ О СМЕРТИ СИЛЬНО ПРЕУВЕЛИЧЕНЫ?»

В Физическом институте Российской академии наук царило приятное оживление. Нет, тут не стояли группы молодых ученых, на перекуре обсуждая результаты последних опытов, и не носились по коридорам ничего не видящие вокруг в счастливом озарении гении. Просто там были люди в лабораториях. Один из них, молодой парень, как раз проводил серию опытов с лазером. Наверное, это была самая передовая техника в институте, на которой он работал, потому что стоящие на стеллажах «гробы» годились, наверное, только в музей науки.

- У него сегодня защита кандидатской. - Сопровождающий меня сотрудник невысоким худощавым пареньком явно гордился.

Парень, одетый в свитер грубой вязки и джинсы, внешне никак не соответствовал торжественной дате.

- Не защита, а предзащита, - деловито поправил он, поручкался со мной и вернулся к работе, начав выписывать лазером какие-то узоры, пропуская его через кристалл.

Такая же тихая жизнь, в которой билась научная мысль, была как минимум еще в паре лабораторий, в которые мне разрешили заглянуть.

В других институтах гулкое эхо моих шагов металось по темным и пустым коридорам и никого так и не встретило. Зато перед теми храмами науки парковка была переполнена недешевыми иномарками, а перед ФИАНом стояло 3 машины, включая, судя по всему, не личную «Вольво» директора.

Геннадий Месяц, вице-президент РАН, директор Физического института имени П. Н. Лебедева:

- Мне кажется, что ставка на возвращенцев - это некая иллюзия для России. Тот же нобелевский лауреат Гейм, когда ему сказали, что в России ожидают его возвращения, сказал: «А что мне там делать?» У него там прекрасная лаборатория, все условия. Если он там, по его словам, в течение нескольких месяцев делает работу, на которую тут ему потребуется 20 лет, т. к. у нас большая проблема из-за отсутствия современного оборудования. Люди, которые придумали идею про возвращенцев, по-видимому, думают, что в России уже вся наука рухнула, что нет умных ученых и поэтому ничего хорошего здесь сделать нельзя.

Перспектива притока молодых ученых в науку сейчас есть. У нас в ФИАНе сейчас более 100 аспирантов. Несколько прекрасных совместных кафедр с МГУ, Физтехом, МИФИ и другими вузами. К сожалению, не так просто аспирантов потом оставить в институте работать из-за отсутствия денег. Сейчас помогают малые предприятия, такой «пояс внедрения». Их в институте около 20 в инновационном центре и технопарке. Недавно молодым ученым присудили премии имени наших выдающихся ученых.

Да, в мире есть такая практика. Китайцы, чтобы сделать атомную бомбу, вытаскивали ученых-атомщиков по всему свету, создавали им все условия и давали колоссальные деньги. Но это особая ситуация. Люди, которые ставят на возвращенцев, полагают, что здесь уже все рухнуло, что у нас науки уж нет. Но люди, которые формулируют систему, не знают, какие актуальные задачи наука должна сейчас решить. Если бы они сформулировали, мы бы нашли ученых для этого.

К тому же такие люди, как нобелевские лауреаты Новоселов и Гейм, берегут каждый свой час. Даже когда получили известие о присуждении этой премии, один из них сказал, что ему нужно идти работать. На передовом крае науки отдельные группы идут, как говорится, «нюх в нюх». В такой ситуации почти невозможно все бросить на несколько месяцев и поехать помогать россиянам. Это невозможно. У нас в Томске есть замечательный ученый и конструктор, мой ученик академик Борис Михайлович Ковальчук. Мы его хотели пригласить, чтобы он поставил работы по мощным импульсным системам в Московском физтехе. Он ответил, что ему просто некогда, настолько много работы. Тогда стоит задуматься, кого же мы приглашаем сюда, обязывая такого ученого отработать здесь ежегодно 4 месяца. И какой критерий полезности у него? Обязанность опубликовать одну статью в год в научных журналах. Я считаю эту затею контрпродуктивной и нереализуемой. Люди, возможно, приедут, деньги колоссальные, но мы не получим отдачи.

- Геннадий Андреевич, но ведь в эти дни предпринимается попытка организовать науку по западному образцу.

- В чем главная проблема и слабость российской науки? Она одна - многолетняя нехватка денег. От этого все зависит. Если всю российскую фундаментальную науку, а этим только академия занимается, финансируют в объеме, равном годовому бюджету какого-нибудь провинциального университета в США.

- И как тогда будем воскрешать отечественных Ломоносовых?

- А кто вам сказал, что наука в России умерла? В каждом академическом институте можно найти таких людей и поручить им решать необходимые научные задачи. Я хочу подчеркнуть, что искать надо именно в академических институтах. Там и только там в России развивается фундаментальная наука. В вузах за редким исключением науки нет, т. к. число научных работников в них за последние 20 лет уменьшилось в десятки раз. Там работали прекрасные научные группы, которые больше занимались прикладной научной работой. Сейчас их почти нет, а преподаватели перегружены лекциями.

А сколько академия сделала для страны. Вот, к примеру, открыли Сибирское отделение, вложили несколько миллиардов рублей. Если отбросить все, что они сделали, то только лишь тем, что они открыли сибирскую нефть и якутские алмазы, они окупили затраты на всю науку на многие годы вперед. Сейчас открыли на Кольском полуострове колоссальные запасы платины. Примеров таких можно привести массу. Это все ученые нашей академии сделали.

«Я НА ТЕБЕ НИКОГДА НЕ ЖЕНЮСЬ. Я ЛУЧШЕ СЪЕМ ПЕРЕД ЗАГСОМ СВОЙ ПАСПОРТ»

Мнение российских академиков практически известно. А что думают уехавшие в те самые 90-е? Готовы ли они вернуться?

Сергей Миркин, профессор White Family Chair in Biology, Tufts University, США:

- Я сейчас не рассматриваю для себя возможности возвращения в Россию. На это есть научные и личные причины. Если говорить о научных - на то, чтобы стартовать и сделать успешной новую лабораторию, уйдет несколько лет и очень много здоровья. У меня сейчас весьма успешная лаборатория в США, а оставшейся энергии едва хватает, чтобы удерживать ее на лидирующих позициях. Так что на переезд и, как у нас говорят, fresh start просто нет сил. Вторая причина состоит в том, что в России практически нет ученых, работающих в моей области науки. Не хотелось бы оказаться в научном вакууме.

Моя продуктивность в годы работы в Советском Союзе была весьма велика, что и помогло мне стать профессором немедленно после переезда в США. Изоляция от мирового научного сообщества была главной проблемой в Союзе, но это отчасти компенсировалось исключительно высоким уровнем моих коллег в Институте молекулярной генетики АН СССР. Сейчас ситуация в России намного хуже...

- А если вас пригласят, например, в «Сколково»?

- Проект «Сколково» - в целом хорошая идея, но, как многое в России, с самого начала страшно забюрократизированная. Этот проект может дать положительный эффект, если удастся к нему привлечь порядочных людей, но он в принципе не может изменить плачевное состояние российской науки в целом. Более реальная возможность - начать предоставлять стипендии молодым, подающим надежды российским ученым для исследовательской работы за рубежом сроком на три-четыре года. При наличии таких стипендий этих ученых с удовольствием возьмут в любые самые знаменитые лаборатории, чего сейчас не происходит, так как их шансы получить западные стипендии близки к нулю. По возвращении эти молодые ученые возглавят лаборатории, которые будут работать на мировом уровне, что постепенно и приведет к созданию критической научной массы. Это, конечно, более медленный, но зато более верный путь, который прошли многие страны. Как Индия и Китай.

- Так что ждет нашу науку?

- Я уверен, что российская наука может себе вернуть прежние позиции в мире, но на это при условии стабильного развития демократического процесса в стране уйдет лет 20. Успех, с моей точки зрения, возможен при выполнении нескольких условий. Например, основой конкурентоспособности американской науки является наличие достаточно жесткой связи между продуктивностью ученого и его уровнем фондирования и ролью в научном сообществе. Со стороны кажется, что в России такая связь практически отсутствует. В результате значительная часть научного фондирования достается людям заслуженным, но не слишком в настоящее время продуктивным. Одной из невинных иллюстраций этой тенденции являются постоянные приглашения с выступлениями в Россию Джеймса Уотсона (американский биолог, нобелевский лауреат 1962 года. - Прим. ред.), которого в Штатах давно никто не принимает всерьез как ученого.

Может быть, это единичное мнение? Спецкор «КП» связался с другим ученым, чтобы выяснить, готов ли он к возвращению.

Николай Спиридонов, биолог, профессор Center for Drug Evaluation and Research (США):

- Возвращаются очень редко. И те, кто не нашел себе места в западной научной системе и западном обществе. Остальные интегрируются в западное общество. За рубежом они приобрели неоценимые знания и опыт. Я не вижу ни одной социально значимой группы, для которой это возвращение было бы выгодно.

Лично мне известен только один сотрудник, вернувшийся в Россию. Но сам я, приезжая в Россию, не замечал в российских институтах никаких признаков изменения к лучшему. В социальном отношении улучшение состоит в том, что регулярно платят зарплату. А по существу в российской науке царит запустение и застой. Что касается меня, то продуктивность и научное качество моей работы в Америке на порядок выше, чем в СССР и России.

- Но, черт побери, Россия начала тратить деньги на науку. «Сколково» должно стать особой зоной внутри страны...

- «Сколково» может стать полезным для развития российской экономики, но вряд ли серьезно изменит лицо науки. Во всем мире наука делается в университетах и исследовательских центрах, в основном аспирантами и «постдоками». По моему мнению, нынешние чиновники в России не осознают всей серьезности цивилизационного вызова, стоящего перед страной. Они все еще живут в прошлом веке и мыслят в категориях военного доминирования и ядерного сдерживания. Они не понимают, что американская Силиконовая долина - вчерашний день и что бессмысленно догонять ушедший поезд. Если они хотят вернуть России достойное место в мире, им следует осознать простую вещь: страна, которая хочет находиться на гребне волны научно-технического прогресса, должна сама поднимать эту волну, должна творить будущее. Им также следует понять, что никакое правительство, никакая администрация на это не способны. Они способны лишь использовать средства и ресурсы, созданные другими. Пока в действиях и высказываниях российских чиновников просвечивает менталитет троечника, который с неприязнью относится к тем, кто умнее.

- Вы отказываете, например, российской биологии в будущем?

- Российская биологическая наука не была в мировых лидерах, ее позиции были весьма скромными. Но сейчас она просто вымирает от интеллектуального и финансового голода. Как я писал выше, в первую очередь надо пересмотреть отношение государства к науке и научную политику. Даже при самом благоприятном развитии событий восстановление науки потребует не менее 15 - 20 лет.

* * *

Ужас и ненависть в Лас-Вегасе, одним словом. И я бы согласился с господами учеными, что в России, что за ее пределами, если бы не еще одно знакомство.

С Константином Севериновым мы встретились в Институте биологии гена РАН перед его вылетом для чтения лекций в Голландию. Он - профессор Rutgers University (США). Вернулся в Россию несколько лет назад. Преподает в МГУ, ПущГУ, читает лекции в Европе, руководит лабораториями в России и США. И здорово ориентируется в реальности, как следует из нашей беседы.

Константин Северинов настолько загружен работой, что даже во время интервью отвечает на вопросы своих коллег.

«ГЛАВНОЕ СЕЙЧАС - РАСКАЧАТЬ БОЛОТО»

- Возвращение ученых - блажь или вопрос выживания России?

- Тут много мотивов. Например, понимание того, что у нас сильное отставание в науке. И этот разрыв увеличивается. Поэтому надо здешнее болото чуть-чуть всколыхнуть, раскачать.

Но никакой специальной программы возвращения нет. Посмотрите, кто подал заявки на мегагранты. Из 500 заявок там не более 100 возвращенцев или западных ученых, которые согласны здесь работать. Оставшиеся 400 - наши академики, директора институтов...

На мой взгляд, чем больше приедет ученых с Запада по этой программе, тем лучше. Здесь важен будет даже не научный результат, а тот эффект, который они окажут на молодых людей вокруг себя. Эффект от моего преподавания в МГУ, например, был огромный - ко мне стали все валом валить. И кафедра решила это прикрыть, меня «попросили».

- Вы продолжаете работать и на Западе, и здесь. Не разочаровались в возвращении?

- Нет. Я упертый. Сказать, что здесь можно легко и высокопродуктивно заниматься наукой, я не могу. У меня в Штатах лаборатория. Если бы я последние шесть лет полностью работал в Америке, та лаборатория была бы еще продуктивнее, и это с лихвой покрывало бы вклад российской лаборатории. Но и в России ситуация улучшается. У меня здесь уже появились ребята, которые сами ведут темы. Это становление научного коллектива. И это приятно. У меня сейчас в России бюджет существенно больше, чем в Америке. Это благодаря и моему активному привлечению средств, и качеству нашей работы, и моему как бы звездному статусу. Поэтому мне легче получать деньги, чем другим.

- А звездитесь вы сознательно?

- Как-то мне денег пообещали и обещания не сдержали. Пришлось звездиться.

- И помогло?

- Да.

- Но недореализация как ученого у вас в России все-таки есть?

- Наверное. Но есть реализация в чем-то другом. Я вел семинар в МГУ, сейчас читаю курс лекций в Пущине. Мы недавно создали учебную лабораторию, учим там студентов, школьных учителей экспериментальной биологии, потом будем учить и школьников. Это большое дело! К нам приезжают студенты из-за рубежа, преподают американские коллеги.

- В чем разница в положении завлаба здесь и там?

- Особой разницы нет, но пропорции различаются. Здесь гораздо больше сил и времени уходит на всякие неразумные действия. Например, на необходимость срочно потратить деньги, купить оборудование. Не потому, что это нужно, а потому, что иначе деньги сгорят и вернутся в казначейство. Это особенности российские.

Основная работа любого завлаба в Америке - писать статьи и заявки на гранты. Потому что на эти гранты работают сотрудники лаборатории, гранты - источник их зарплаты. Большинство российских завлабов, к сожалению, не в этой системе выросли, они этим не занимаются. Поэтому их лаборатории плохо финансированы, и поэтому у них проблемы с молодежью. Ведь даже в России при всей ее архаичности организации науки деньги можно найти... Есть замечательные частные фонды, программы академии, министерские ФЦП, РФФИ, Роснано наконец. Сейчас будет «Сколково». Просто нужно не думать о себе только как о фундаментальном ученом, которому все должны, а ты сидишь себе в башне из слоновой кости, весь в белом. Нельзя быть слишком гордым, а надо быть в хорошем смысле жадным. Завлаб просто обязан пытаться получить деньги. Конечно, это головная боль. Это работа, которую врагу не пожелаешь. Но эти деньги - зарплата аспирантов и сотрудников, новые приборы и реагенты, без которых невозможны эксперименты. И если заниматься чистоплюйством и рассчитывать на то, что кто-то тебе что-то должен просто потому, что ты такой замечательный ученый, то можно сидеть до морковкина заговенья.

- У нас в советское время вся наука была построена на таком чистоплюйстве...

- Вот в Америке чистоплюев нет, завлабы просто не могут это себе позволить. Если у вас нет денег, у вас не будет сотрудников, и значит, занятия наукой не для вас. Это очень жесткая система, но при справедливой экспертизе научных проектов это честная система! При этом единственной бюджетной ставкой в университетской лаборатории в США обладает профессор, руководитель лаборатории. И профессорская ставка получается за чтение лекций студентам. Если у профессора есть деньги, он может нанять людей для занятий наукой. Если денег нет, остается учить студентов.

- А зачем России с ее великой историей науки строить новое «Сколково», когда есть куча наукоградов?

- Идея мегагрантов похожа на идею «Сколково». Начать все с чистого листа, «зеленого поля». Ведь уже имеющаяся инфраструктура РАН и научные организации не дают себя реформировать. Поэтому надо ввести новые элементы с финансовой и административной поддержкой или строить параллельные структуры. Это способ сдвинуться с мертвой точки. В сущности, проблема выбора - как в анекдоте: этих детей отмоем или новых нарожаем?

- А в США гранты жирнее?

- В Америке в биологии, например, есть грант национальных институтов здоровья. Его получение - показатель научной состоятельности завлаба. А сумма гранта - порядка 250 тысяч долларов в год, и дают его обычно на 4 года. То есть миллион на проект. В дополнение университет получает около полумиллиона на накладные. Поэтому 5 «лимонов» долларов, которые дают в России по программе мегагрантов на два года, это большая сумма.

«СВОИХ ОТМЫТЬ ИЛИ НОВЫХ НАРОЖАТЬ?»

- То есть «Сколково» создали, чтобы не вступать в конфликт с имеющейся наукой, которая исчерпала себя?

- Хочется верить, что да. Хотя у нас проблема с перевернутой реальностью и авторитетами. Если бы все вице-президенты академии, члены президиума РАН и так далее были действительно выдающимися учеными, которыми они должны быть по рангу, тогда к их мнению можно и нужно было бы прислушиваться. Но, к сожалению, многие эти люди скорее чиновники, которые и ответственны за теперешнее бедственное положение российской науки. Мне кажется, очень важно снизить их влияние при принятии стратегических решений.

- И тем не менее среди академиков есть острое неприятие обращения к «возвращенцам». Они говорят, что незачем создавать условия тем, кто свалил к хорошей жизни, когда тут люди в нищете боролись за науку.

- Условия здесь безобразные - это факт. Но если решено, что нужно ученых возвращать, условия придется улучшать всем: и вновь входящим в систему, и уже находящимся в ней. Но делать это не размазывая тонким слоем, а выделять тех, кто соответствует международным стандартам или превосходит их.

- А вы не боитесь, что все опять выродится в обычную российскую бюрократию? И определять достойных среди соискателей грантов будут те же академики РАН?

- Вероятность этого есть. Была светлая идея - привлечь в Россию ведущих ученых из развитых стран. Но большинство людей, подавших заявки на мегагранты, оказались нашими же академиками, и многие из них - на административных должностях. Фактически произошло торпедирование программы за счет такой пятой колонны.

Самое главное для успешности любого проекта - это качественная независимая экспертиза! Что нужно для «Сколково»? Воля, деньги и экспертиза. Допустим, воля есть и вроде как деньги какие-то нашлись. А что с экспертизой? И тут у нас возникает замкнутый круг, к сожалению. Кто у нас лучше всех понимает в науке? Академики. Они же по уставу «ученые, обогатившие науку трудами первостепенного значения». Значит, вы идете к ним. Но они в качестве самых достойных получателей денег указывают самих себя. Здесь есть один путь - привлекать западных экспертов. Что-то в этом направлении делается. Так, Роджер Корнберг (ученый-биохимик из США. - Прим. ред.) стал научным сопредседателем «Сколково», но надо, чтобы людей такого уровня было больше.

«Я ВЕРЮ - САДУ ЦВЕСТЬ»

- А почему не все ученые ринулись назад в Россию на такие деньги? Вот нобелевские лауреаты Андрей Гейм и Константин Новоселов заявили, что не хотят возвращаться.

- Все они понимают, что такое реальности здешней бюрократии. С другой стороны, деньги очень большие на бумажке, но, если посмотреть внимательнее, окажется, что все не так хорошо. Если в Америке какой-то научный прибор стоит, допустим, 100 тысяч долларов, то в России он будет стоить 200 - 300 тысяч долларов. Значительная часть тех денег, которые ученые переплачивают, идет обратно государству в виде таможенных пошлин. Есть масса и других проблем. На Западе делать науку комфортнее и удобнее. И одними деньгами все не решить...

- Два года финансирования обеспечено, а дальше что?

- За два года эта лаборатория полностью не раскрутится, она только начнет давать результаты. Это будет только начало. Вы даже ни одного аспиранта не успеете подготовить с чистого листа. Но лаборатория - как семья. Вы не сможете уйти просто так. Если вы только не пришли туда с самого начала с идеей хапнуть денег - и все. Но если вы всерьез создаете лабораторию, вы вложите туда столько сил и души, что выйти будет невозможно. Вот мне сейчас закрыть российскую лабораторию, хлопнуть дверью и сказать: мне все надоело, - нельзя. У меня здесь 20 человек, за которых я отвечаю... Очевидно, что не все новые проекты будут успешны в науке, так никогда не бывает. Но если будет с десяток знаковых, имиджевых проектов, я думаю, найдется способ их продолжить.

- А зачем вообще в науку так вкладываться? Ведь можно купить ту же технологию или патент на изобретение.

- Я знаком с этим высказыванием одного из наших руководителей. Зря он это сказал. Во-первых, перед тем как покупать патент, неплохо бы оценить, что вы покупаете. У западных бизнесменов нет и не должно быть интереса продать нам самое хорошее. Значит, мы должны уметь выбрать. Лица, облеченные властью, не облечены специальным знанием, как именно это сделать, им нужна экспертиза, а они должны ей доверять. Второе - разработок действительно очень много, но дыр в России еще больше. И денег наших нефтяных не хватит, чтобы все технологии, которые нам нужны, купить. Нам надо производить технологии самим! Кто-то должен это делать. Я уж не говорю, что для внедрения купленных технологий нужны квалифицированные кадры. Значит, кто-то их должен готовить.

- И все же какова будет доля успешных проектов по программе мегагрантов?

- Невозможно просто все залить деньгами. На мой взгляд, 20% хороших лабораторий будет успехом. Главное сейчас - дать толчок, всколыхнуть ситуацию. И не обращать внимания на тех, кто получит гранты с целью выплатить себе большую зарплату, а через два года прикрыть лавочку с истерикой: «Ну не шмогла я!» Главное, чтобы как можно большее число российских студентов получило возможность делать науку на мировом уровне! А это решаемая задача.

ВЗГЛЯД С 6-го ЭТАЖА

Пошли путем Петра

Российская власть встала перед тем же выбором, что и Петр Первый. Царю стало также стыдно за образование подданных и он также стал искать спасения на Западе. Правда, в отличие от императора сегодня власти видят спасение в уже состоявшихся российских ученых, которые, увы, «состоялись» не у нас. И если у Петра, завозившего для опыта иностранцев, была Немецкая слобода, то наших гениев будут запускать в «Сколково».

Получится? А кто, интересно, может сказать уверенно «да»?

С одной стороны, вполне справедлив директор Института океанологии РАН Роберт Нигматулин, сказавший «КП», что, «пока бизнес не заинтересован во внедрении научных достижений, любые научные прорывы окажутся игрушкой, которая никому не нужна».

С другой - возможно, если преодолеть этот академический консерватизм, уже лет через десять «Сколково» будет ослепительным созвездием лучших умов российской науки, куда возвратятся наши Ломоносовы со всей планеты.

Но и цена ошибки велика. Это не только миллиарды рублей, которые будут потрачены на проект. Выбрана дорога, по которой российская наука будет идти дальше. И если она неверна - сворачивать с нее, боюсь, будет уже некому.