Версия для печати
Вернуться к списку

Владислав Панченко: мы услышаны в высших эшелонах власти

Мы продолжаем цикл публикаций, посвященных 300-летию РАН, которое мы празднуем в следующем году. В наших видеоинтервью профессора РАН, члены-корреспонденты и академики рассказывают о науке и технологическом суверенитете страны. Текстовая версия — сокращенная, полную смотрите в наших аккаунтах в Rutube, Youtube и ВКонтакте. Беседует научный редактор порталов, спецпредставитель Десятилетия науки и технологий, Алексей Паевский. В девятом интервью мы обратились к представителю руководства Академии. Наш собеседник – академик, вице-президент РАН, научный руководитель Института проблем лазерных и информационных технологий РАН Владислав Панченко.

— Где сегодня используются лазеры? В медицине, в промышленности?

— Еще 35 лет назад обсуждалось использование лазеров в медицине. Первое изучение этого вопроса привело к пониманию, что возможности этого направления огромны, в первую очередь в офтальмологии. Наш центр внес большой вклад в развитие лазерной медицины. У нас были созданы такие уникальные и востребованные во всех странах мира машины как фундус-камеры с адаптивной системой изображения — это камера с наноразрешением, которая позволяет видеть сосуды в глазу человека. До недавнего времени мы экспортировали такие машины за рубеж, даже в США. Это фантастика! Это абсолютно российская разработка. Практически никто в мире фундус-камеры не делает. Сейчас крупные китайские компании ведут с нами переговоры по поводу поставок этих машин.

Но дело не в экспорте. Дело в том, что нам нужно организовать серийное производство — нам нужны тысячи штук. Оснастить офтальмологический кабинет без прибора, который позволяет увидеть состояние глазного дна, невозможно. Вопросы состояния и отслаивания сетчатки при травмах сейчас доминируют среди офтальмологических заболеваний. Значит, фундус-камера нужна в каждом офтальмологическом кабинете. Это крайне важное устройство для диагностики в практической медицине, но она интересна и в плане исследований когнитивных свойств человека. Например, такая установка сейчас также есть в Курчатовском институте. Она позволяет посмотреть, как меняются входные рецепторы. 90% информации человеческий мозг получает оптическим путем, и мы хотим измерить корреляцию между тем, что видит человек, и тем, как мельчайшие сосуды глазного дна реагируют на информацию из внешнего мира. Мы хотим посмотреть, как при этом меняется передача различных сигналов внутри головного мозга. Это делается с помощью тонких квантовых сенсоров. Это очень сложные измерения, цифры там в районе 10-15. Для того, чтобы их измерить, надо подавить все магнитные поля вокруг. Мы с вами сидим сейчас в гигантском облаке электромагнитных полей, и поэтому работа, делающаяся сейчас в Курчатовском институте, очень кропотливая. Директор Института Михаил Валентинович Ковальчук очень поддерживает данные проекты по структуре когнитивных исследований.

Следующая интересная работа, которая сейчас находится в стадии клинических испытаний, — умные лазерные системы. С нашими коллегами из знаменитого тульского конструкторского бюро им. Шипунова мы сделали в рамках программы конверсии высокоточного лазерного оружия лазерные скальпели. В английской версии мы называли их «разумной машиной», потому что это лазерный скальпель, который сам с помощью специальных математических расчетов распознает вид удаляемой биоткани. Он позволяет отличать здоровую ткань от опухоли. В результате хирург может быстрее понять, что он сейчас удаляет — представляете, как это важно для практической медицины? Было проведено более 100 операций по такой методике. Конечно, COVID-19 немного сбил все работы, но сейчас мы восстанавливаем их.

— Какие еще есть разработки у института?

— Мы занимаемся в том числе аддитивными технологиями. Самое мощное развитие они сегодня получают в авиационной и судостроительной промышленности. Сейчас мы обсуждаем как создать уникальный материал с помощью цифрового моделирования, используя спекание разных материалов лазерными пучками. Работа идет с Курчатовским институтом, с коллегами из Санкт-Петербурга, которые занимаются материалами для флота, с ВИАМ. Важно, что другим способом, например градиентным, этого нельзя получить. С одной стороны, нужен проводящий материал, с другой — он должен иметь ярко выраженные фракционности, то есть обладать хорошей силой трения. Простой пример — тормозная колодка. С одной стороны, она должна тормозить, с другой стороны, у нее должен быть проводящий слой. С помощью неких датчиков можно контролировать толщину этой колодки, характер сцепления двух материалов и так далее. Температура плавления (а это в основном мелкий дисперсный порошок микронного и субмикронного размера) может составлять до 3 тысяч градусов. Таких значений трудно достичь другими способами. Мы делаем полимерные модели, а наши коллеги на авиационных предприятиях с помощью центробежного литья из сверхпрочных термостойких материалов выплавляют конечные изделия. ВИАМ уже неоднократно демонстрировал такие работы. Что очень приятно — все это родилось у нас: в Москве, в Шатуре, в Санкт-Петербурге. Нам не нужно никакого импортозамещения. Я думаю, наши иностранные коллеги с интересом наблюдают за развитием этих работ у нас.

— Каким вам видится будущее Академии?

— Все, что я сейчас рассказывал, теснейшим образом связано с последними 50 годами жизни наших институтов совместно с Российской академией наук. У РАН сложная судьба — она фактически стала преемником Академии наук СССР. Академия в Советское время была местом, где вырастали лучшие идеи, во главе ее стояли Александров, Курчатов, Кикоин. Достаточно всего лишь того факта, что Анатолий Петрович Александров был и президентом Академии Наук, и директором Курчатовского института. Это мощнейшее единение привело к результату, что у нас самая сильная в мире атомная энергетика, самый мощный в мире ледокольный флот, не говоря уж о том, что мы владеем огромным запасом всех необходимых ресурсов.

Последние годы в Академии было очень много проблем. Это отдельная история, отдельный разговор. Я отлично знаю это все, тогда я уже был директором РФФИ. Главное, что утеряла современная Академия Наук по сравнению с АН СССР, — она перестала быть тем экспертным и аналитическим органом, на решения которого может опираться руководство страны. Да, у нас были хорошие работы, интересные исследования, мы научились печататься в самых передовых журналах. Мои сотрудники показали мне, что в этом нет ничего сложного. Когда стали платить дополнительные деньги за печать в квартиле, который придумали не мы, а два конкурирующих медиамагната, которые печатались в Web of Science и Scopus, то наши ребята быстро научились печататься в этих журналах. Однажды я спросил об этом у своего коллеги, и он ответил: «Я просто понял, как надо писать, мы просто писали неправильно. Там свои правила жизни, но мы поняли». Была потеряна система эквивалентных оценок в наших журналах. Мы даже были вынуждены принимать на работу людей, оценивая их достижения по критериям, которые не нами придуманы и не нами используются, что, конечно, неправильно.

Сейчас новый состав Академии во главе с Геннадием Яковлевичем Красниковым стоит перед предельно важно задачей — сделать все возможное, чтобы восстановить тот высочайший уровень доверия, который много лет назад был у Академии наук СССР, у руководства страны и в первую очередь у нашего президента, Владимира Владимировича Путина. Мы должны быть тем экспертным органом, который вырабатывает очень достоверные рекомендации. Мы должны построить новые системы экспертизы, и они уже строятся. Последнее правительство нашего премьер-министра говорит, что мы услышаны в самых высших эшелонах власти. По-видимому, мы идем правильным путем. Сейчас многие организации, раньше добивавшиеся выхода из-под экспертизы РАН, теперь туда возвращаются, потому что они поняли, что с той Академией Наук, которая сейчас строится, можно сотрудничать. Наше заключение будет высшим заключением в Российской Федерации, а со временем и в мире.