Версия для печати
Вернуться к списку

Валентин СТОНИК: Наши ГМО — не съедобные

Валентин Стоник, директор Тихоокеанского института биоорганической химии ДВО РАН, академик.

Родился в 1942 г. во Владивостоке. В 1965 г. окончил с отличием химический факультет ДВГУ и поступил в аспирантуру на кафедре органической химии. Кандидатскую диссертацию защитил в 1969 г. После окончания аспирантуры работал старшим преподавателем в Дальневосточном институте советской торговли, с 1970 г. — в Тихоокеанском институте биоорганической химии ДВО РАН. В 1985 г. стал заведующим лабораторией химии морских природных соединений ТИБОХ. В 1988 г. защитил докторскую диссертацию. В 1990 г. был назначен заместителем директора ТИБОХ по науке, в 2002 был единогласно избран директором Института. В 1997 г. был избран членом-корреспондентом РАН и в 2003 — академиком. С 2005 г. является заведующим кафедрой биоорганической химии и биотехнологии ИХПЭ ДВГУ и как директор ТИБОХ поддерживает работу Отделения биоорганической химии и биотехнологии. Автор около 240 научных статей и монографий, а также 18 патентов.

Женат, имеет дочь.

Родина «кремниевых долин»

— Валентин Аронович, как вы бы охарактеризовали российскую науку на данный момент?

— Она сейчас не на самом высоком уровне. Но есть в России отдельные институты мирового уровня. Наиболее динамичное развитие научная сфера переживает сегодня в Сибири. Собственно, не Москва, а именно этот регион со второй половины прошлого столетия и по сей день остается научным центром страны. Дело в том, что так называемый отток мозгов из Сибири после перестройки был не так стремителен, как из центра.

— Попытка создать ДВФУ по образу западных аналогов, Сколково по подобию Кремниевой долины — как вы относитесь к этому всему?

— Подобные проекты не новы для нашей страны. Более того, первая «кремниевая долина» была создана как раз в СССР: в 70-е годы успешно воплотилась в жизнь идея Новосибирского Академгородка. Запад в свое время перенял у нас концепцию, когда исследовательские институты с образовательными учреждениями находятся на одной территории с производственными предприятиями, реализующими научные разработки на практике, образуя Академгородки, обеспеченные всей инфраструктурой для жизни и работы научных сотрудников. Позже такие научные центры полного цикла появились в Европе и США. В советские времена такой же центр планировали создать и во Владивостоке, но не успели. Впрочем, теперь мы видим возвращение к тем идеям в таком проекте, как ДВФУ. Он, равно как и Сколково, необходим для развития науки в России сегодня.

— Однако многие серьезные ученые давно уже за границей, а молодое поколение, говорят, уже не того уровня.

— Не могу согласиться с этим. Кроме того, вижу, что молодежь в последние годы все активнее идет в науку. Например, наш институт не испытывает кадровых проблем, коллектив большой и слаженный и при этом очень разновозрастной.

— Сколько времени требуется на претворение в жизнь подобных замыслов?

— За пять лет научные школы не создаются, это факт. Поэтому не стоит ожидать от федерального университета чудес. Для формирования продуктивной и подлинной научной школы необходимо лет 30, не меньше.

Слишком долгосрочные проекты

— Должны ли НИИ сами зарабатывать деньги?

— Полагаю, так должно быть. Но тут стоит понимать разницу между прикладной наукой и фундаментальной, академической. Институты, занимающиеся прикладной наукой, нацелены на получение какой-то прибыли, так как открывают и создают что-то ради практического воплощения в производстве. К таким можно отнести все институты, которые связаны с изучением нефти, газа, стали и тому подобного. Институты фундаментальной науки в принципе не могут зарабатывать, так как не связаны с производствами. Академическая наука делает самые разные открытия, далеко не все из которых сразу можно перевести в прикладную плоскость. Но впоследствии в течение многих лет именно на базе фундаментальных знаний, полученных в результате академических исследований, многое создают и прикладные институты.

— Ваш институт относится к системе Российской академии наук, но тем не менее имеет собственное производство.

— Да, мы всегда совмещали прикладное и фундаментальное направления, хотя это чрезвычайно трудно. ТИБОХ на данный момент создал, к примеру, четыре лекарственных препарата, налажено их промышленное производство. И четыре — это совсем не мало, это настоящее достижение. Даже фармацевтические компании, владеющие миллионами долларов, за все время своего существования создают, как правило, лишь несколько собственных лекарственных препаратов. Ведь на внедрение в массовое производство требуются годы — 10-15 лет. Сначала — годы исследований, затем — годы испытаний. Кроме того, мы ввели в производство десятки новых, созданных нами, веществ для пищевой промышленности, а также некоторые ГМО.

— Разве ГМО — это не бич человечества?

— Во-первых, наши ГМО — не съедобные, они предназначены не для пищевой отрасли. Во-вторых, я бы не стал высказываться столь категорично в отношении и тех ГМО, что попадают в пищу. Их использование сегодня — насущная необходимость, это спасает добрую часть человечества от голода: генетически модифицированные сельскохозяйственные культуры устойчивы к болезням и дают феноменальные урожаи, что позволяет накормить миллионы и миллионы. Кстати, хотя США и считаются лидером по производству подобной продукции, Китай также имеет огромные площади, где выращиваются генетически модифицированные культуры, так как именно перед Китаем с его огромным населением стоит проблема недостатка питания. Да, к ГМО надо относиться с осторожностью, воздействие их на организм человека еще не совсем изучено, хотя вопиющих случаев в действительности исследователями пока не описано. Однако как ученый я не против ГМО в принципе.

— Вы плотно сотрудничали с предприятием «Уссурийский бальзам». Почему не видно новых витков развития этого сотрудничества?

— Да, когда-то сам напиток «Уссурийский бальзам» был разработан именно нашим институтом и внедрен в производство. Затем мы стали совместно выпускать безалкогольный напиток «Гербамарин». Но уже несколько лет, как завод «Уссурийский бальзам» предпочитает самостоятельную работу с этими продуктами, и ТИБОХ уже не контролирует ее.

— Почему, на ваш взгляд, отечественный бизнес в целом так пассивен в отношении науки?

— Бизнес в России, а тем более в Приморье, не спешит вкладывать деньги в науку. Вложения получаются таковыми, что ждать их окупаемости и тем более прибыли нужно столь долго, что мало кто из предпринимателей может себе это позволить. Как раз здесь можно вспомнить уже приведенный мной пример с лекарственными препаратами.

«Я рос в период химизации»

— Ваш отец — известный в крае журналист. Не хотелось ли вам стать продолжателем династии?

— Не возникало таких мыслей. Династия, скорее, получается у нас научная: мы с супругой химики, наша дочь тоже пошла в науку, выбрав областью исследований биологию. Почему именно химия привлекла меня? Рос в период «химизации» страны, да и вообще в период, когда наука становилась неимоверно популярной и престижной. Многие тогда стремились связать жизнь с естественными науками. А химия мне всегда казалась очень интересной. Еще в юные годы меня впечатлил какой-то художественный фильм, где главный герой-химик разрабатывал антибиотики, писал интересные формулы… По прошествии лет я убедился, что не ошибся с выбором.

— Считается, что именно среди ученых наибольший процент долгожителей. Вы согласны с этим?

— Абсолютно! Дело в том, что мозг ученого все время ставит неординарные задачи и решает их — это несказанно увлекает и воодушевляет человека, ученый все время живет с интересом. И неудивительно, что первооткрыватель холестерина, к примеру, прожил 103 года (а таких примеров и в России много), оставаясь бодрым и в глубокой старости