http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=2d4d93c5-5d59-4087-ae8d-acfa5572b3a3&print=1© 2024 Российская академия наук
Расширенный вариант этого исследования, в котором Адольф Кетле исследует не только статистику преступлений, но также средние для французского общества антропометрические и физиологические показатели, уровень его нравственности и умственных способностей, он опубликовал четыре года спустя под названием «Очерк социальной физики». Но его название новой науки не прижилось, ученым больше пришелся по душе вариант, предложенный Огюстом Контом,— социология. Тем не менее социальная физика не умерла окончательно. В последнее время она даже переживает ренессанс, еще более наглядно демонстрируя тот непреложный факт, что, как ни называть науку социологию, содержательно она занимается изучением причин и последствий неискоренимой подверженности общества семи смертным грехам и нарушениям десяти заповедей.
«Божественный порядок»
Статистика — очень древняя наука, не будет преувеличением сказать, что она появилась одновременно с возникновением цивилизации. Без данных о числе сородичей, их возрастной, половой, имущественной структуре невозможно было управлять родом, племенем, государством. Но долгое время она считалась рутинной практической деятельностью, не претендуя на научность. Только в Новое время были предприняты первые попытки найти какие-либо общие закономерности в статистике социума.
Обычно историки науки приводят в пример этого фундаментальный труд лютеранского пастора Иоганна Зюсмильха, который в 1741–1742 годах частями публиковал свой анализ записей о рождении, крещении, смерти, бракосочетаниях в церковных книгах Пруссии и пришел к выводу, что в мире существует «устойчивый, всеобщий, великий, совершенный и прекрасный порядок». Основанием для этого было то, что «для каждого данного места (Пруссии.— Прим. ред.) числа, в которых выражаются (демографические.— Прим. ред.) явления, мало меняются из года в год, и между ними повсюду сохраняются неизменные отношения, целесообразно приспособленные к назначению рода человеческого — заселению земли».
Действительно, трудно было не прийти к такому выводу. Ведь, судя по записям в приходских книгах, переведенных Зюсмильхом в табличный вид, сохранялся постоянный перевес рождаемости над смертностью в пропорции 13:10, наблюдалось равное число рождающихся мальчиков и девочек, постоянство смертей по возрастам и по месту проживания (в городе один смертный случай на 32–35 жителей, в деревне — на 40–45 жителей). Свой труд Зюсмильх озаглавил «Наблюдения божественного порядка в изменениях человеческого рода, доказанного из рождения, смерти и размножения такового». За этот труд пастор был избран в Прусскую академию наук.
Иного нельзя было и ожидать от социальной физики того времени по меньшей мере по двум причинам. Во-первых, в первой половине просвещенного XVIII века ученого уже не стали бы, как раньше, травить за исследования, опровергающие неважно в чем «божественный порядок», но до позитивизма в исследованиях, касающихся социума, наука уже доросла даже в протестантских странах. Во-вторых, и это важнее, база исходных фактических социологических данных для каких-либо строго доказательных выводов была еще слишком куцая.
Только век спустя ситуация кардинально изменилась. К 20-м годам XIX века почти во всех передовых европейских странах уже были государственные и ведомственные статистические службы, где скопилась масса самых разных демографических, антропометрических, экономических и прочих данных, причем по разным социальным группам,— бери и исследуй.
География нравов
В 1829 году молодой чиновник французского Министерства юстиции Андре-Мишель Герри в соавторстве с итальянским картографом Адриано Бальби опубликовал атлас под названием «Statistique comparee de l'etat de l'instruction et du nombre des crimes dans les divers arrondissements des Academies et des Cours Royales de France». Атлас был формата in folio, то есть размером с газету, но тоненький, в нем были всего три карты Франции. Карты были одинаковые, только департаменты страны на них были заштрихованы по-разному — от светло-серого цвета до черного.
На первой карте под названием «Преступления против личности» была очень наглядная картинка географии избиений и убийств по всей стране, на второй — «Преступления против имущества» — география воровства, на третьей — «Образовательные учреждения» — густота сети школ и прочих учебных заведений в департаментах. Любой, кто листал этот атлас, мог воочию убедиться, что первые две карты очень похожи друг на друга и обе выглядят как негатив третьей. Слова тут были лишними, было ясно, что уровень преступности во французском обществе обратно пропорционален уровню образования населения.
Атлас Герри наделал шума и в научных кругах, и в обществе в целом. Сам его автор был назначен директором департамента уголовной статистики Минюста и продолжил работы над географией нравственности. В 1832 году он публикует новый атлас — «Очерк моральной статистики Франции», где карты разных видов преступности были дополнены картами географии самоубийств, рождения внебрачных детей, уровня благосостояния и благотворительности. За этот атлас Французская академия наук награждает Герри Монтионовской премией и избирает своим членом-корреспондентом, он становится кавалером орденом Почетного легиона.
Герри продолжает работу над криминальной картографией и в 1864 публикует фундаментальную работу «Statistique morale de l'Angleterre comparee avec la statistique morale de la France», в которой на 17 картах была прослежена динамика преступности (преступления против личности в целом и отдельно — убийства, изнасилования, самоубийства, имущественные преступления, кражи, поджоги) с 1835 по 1860 год. За это он второй раз получил Монтионовскую премию, а его карты неоднократно демонстрировались на публичных выставках в Англии и Франции.
Свою «моральную географию» сам Герри никогда не комментировал. Статистика (аналитика, как предпочитает называть ее Герри) имеет целью концентрировать первичные данные и путем последовательных переработок приводить их к небольшому числу общих отвлеченных положений. А если проще, то, по Герри, это был тот самый «божественный порядок» пастора Зюсмильха. Адольф Кетле, который тоже начинал с криминальной статистики, писал в своей работе «О человеке и развитии его способностей, или Очерк социальной физики» примерно то же самое: «Есть бюджет, который уплачивается с ужасающей правильностью; это бюджет темниц, каторги и эшафотов», но добавлял при этом, что «об уменьшении этого-то бюджета следовало бы особенно позаботиться».
Социальная физика
Почему социальная физика началась с уголовной статистики понятно: базы данных преступников были в то время самые обширные и самые полные — на каждого нарушителя закона заводилась карточка, где кроме сведений о его преступлении были указаны его возраст, семейное и социальное положение, данные о родителях, образовании, антропометрические данные. В общем, по сравнению с церковноприходскими книгами и другими источниками исходных данных того времени уголовная статистика была настоящим кладезем данных.
По мере накопления статистики по другим группам населения расширялся и предмет социальной физики. Как писал в 70-е годы XIX века декан юридического факультета Петербургского университета Юлий Эдуардович Янсон, все исследования и исследователей социальной физики к этому времени можно было уже отчетливо разделить на три школы: социально-физическую, аналитическую и социально-этическую.
Первая считает, что все социальные (в том числе и нравственные) явления подчиняются таким же законам, как любые другие природные физические явления. Оперирует она при этом средними величинами, в том числе «средним человеком», а ее конечная цель — открыть социально-физические законы.
Вторая — аналитическая — школа оперирует всеми фактами социальной жизни, которые можно выразить цифрами, не задаваясь задачей построить модель среднего человека, а имеет своей целью дать наиболее точное отражение того порядка, который замечается в данной группе статистических фактов, и исследовать его измерения во времени и пространстве.
И наконец, третья — социально-этическая — школа задается задачей открыть законы социальной, коллективной воли, воли «человека вообще» в той сфере, которую мы называем нравственной, то есть в добрых и злых делах. Основывается эта школа на аксиоме существования общих и неизменных принципов добра.
Нетрудно видеть, что все три разновидности социальной физики существуют и сейчас как направления в общей науке социологии. Только слово «физика» в них уже давно не принято упоминать. Пошло это почти сразу после того, как Кетле впервые упомянул о такой науке в своем «Очерке социальной физики» 1835 года, взяв это название у модного тогда философа Огюста Конта. Только Конт к тому времени уже передумал называть новую науку социальной физикой, предложив для нее другое название — sociologie, в дословном переводе «обществоведение».
Слияние и поглощение социальной физики
Название новой науки, как выяснилось со временем, оказалось слишком общим и расплывчатым, но родоначальнику философии позитивизма Огюсту Конту по чину полагалось разобраться со всеми науками. Раз «все подлинное (позитивное) знание есть совокупный результат специальных наук», а вся остальная философия всего лишь слова, не имеющие никакой позитивной ценности, то для начала надо было упорядочить науки, установить их иерархию, причем вне зависимости от чьих-то субъективных пристрастий.
По Конту, чем наука «позитивнее», тем более определенны и однозначны феномены, которые она наблюдает. Как это определить? Очень просто, точность (позитивность) науки определяется тем, насколько полно и строго можно описать наблюдаемые ею феномены математически. По этому критерию Конт выделяет пять наук по степени уменьшения их позитивности: астрономия, физика, химия, биология и социология. Понятно, что в такой иерархии наук наличие двух физик (одна просто физика, вторая — социальная физика) было бы перебором.
Но, скорее всего, ученые, которые в то время приходили в социальную физику из других наук, в такие философские дебри не углублялись, а руководствовались известным житейским правилом: лучше быть «первым парнем» в социологии, чем последним в физике. Как бы там ни было, в итоге социальная физика к концу XIX века окончательно растворилась в социологии, в которую к тому же времени прочно вошел математический аппарат теории вероятностей. А споры насчет свободы воли личности и общества сошли на нет, потому что вся свобода воли индивидуума в обществе не выходила за рамки кривой гауссова распределения, и это в лучшем случае, а то еще какого-либо более жесткого стохастического распределения.
Современная социофизика
Революция в физике на рубеже XX и XXI веков кардинально изменила эту науку со всеми вытекавшими из этого последствиями. Среди наиболее неочевидных и отдаленных последствий была реинкарнация социальной физики, которая теперь пользовалась новыми физическими моделями и обслуживающим их математическим аппаратом. Подробно об этом можно почитать в статье доктора химических наук Юрия Леонидовича Словохотова «Физика и социофизика». Статья большая, состоит из трех частей, но весьма полезна как раз для представителей самых позитивных наук по Конту, то есть физикам, химикам и биологам, а социологи и так представляют себе, что такое современная социофизика.
Если же коротко, то развитие математического и физического моделирования изменило характер общественных и гуманитарных наук, и в первую очередь экономики и социологии. В 1990-х годах работы физиков в экономике объединяются под общим названием «эконофизика». А с начала 2000-х все области социологии, где применяются математические и физические модели, объединяют в научной литературе под названием «социофизика».
Главная задача этой науки заключается в поиске общефизических закономерностей, которыми направляются самые разнородные социальные процессы. Иными словами, по классификации профессора Янсона полуторавековой давности, современная социофизика на сто процентов совпадает с социальной физикой Адольфа Кетле. Но если рассмотреть конкретные методы и достижения современной социофизики, то возникает сомнение — не с социально-этической ли разновидностью социофизики (по классификации Янсона) мы теперь имеем дело, а то и вовсе с нравственной статистикой Герри?
Вот всего три примера. Для моделирования процесса формирования общественного мнения социофизики используют квантовую модель Эрнста Изинга, первоначально предложенную им в 1924 году для описания магнитных фазовых переходов. В социофизических моделях, построенных на этом принципе, динамика формирования мнений людей рассматривается независимо от содержания этих мнений. Иными словами, их практическое значение ограничено рецептами краткосрочного «зомбирования» избирателей при захвате власти той или иной политической силой без формального нарушения демократических процедур. Более того, большое внимание при этом уделяется схемам, обеспечивающим победу исходному мнению меньшинства.
Другой пример. В 1970-х годах профессор Гарвардского университета Томас Шеллинг опубликовал работу, в которой на внешне простенькой модели, имевшей вид шахматной доски с клеточками двух цветов, он исследовал расовую сегрегацию в американских городах. В простейшем варианте его модели «черные» и «белые» клетки, стохастически (случайным образом) размещенные в квадратной решетке с вакансиями, мигрировали из тех положений, где доля клеток-соседей противоположного цвета по периметру клетки превышала заданный порог толерантности Р0, в случайно выбранные места с комфортным окружением.
Общественный резонанс вызвала не столько запрограммированная сегрегация черных и белых клеток, сколько ее возникновение при низкой «нетолерантности» (1 – Р0 = 0,25), когда окружение лишь с двумя клетками «своего» цвета из восьми соседних все еще оставалось комфортным. Сейчас профессор Шеллинг — лауреат Нобелевской премии по экономике 2005 года, присужденной ему «за углубление нашего понимания сути конфликта и сотрудничества путем анализа теории игр».
Третий пример. Речь идет о модели Эпштейна, которая используется для моделирования конфликтов и войн. Она похожа на модель Шеллинга, только сложнее. Вот один из ее вариантов: есть некое число N активистов и P полицейских, одинаково способных перемещаться по квадратной решетке и «видеть» окружающие клетки в некотором ограниченном радиусе. Далее задаются параметры, среди которых степень недовольства каждого активиста, одинаковый для всех активистов и полицейских коэффициент «легитимность власти» и еще с полдюжины параметров и коэффициентов, играя которыми можно вывести активиста из спокойного «синего» состояния и привести в «красное» состояние.
Полицейские, перемещаясь по решетке, «арестовывают» восставших (красных) активистов на соседних клетках, фиксируя их на клетке в спокойном (синем) состоянии. Как пишет Юрий Словохотов, «при своем отчасти пародийном характере» модель Эпштейна воспроизводит некоторые существенные черты политического кризиса: «покраснение» активистов при их сближении в «толпу» и при отдалении полицейских, хаотические всплески, предваряемые ростом «напряженности», и т. д. Его работа была опубликована десять лет назад, сейчас модель Эпштейна, наверное, уже не выглядит даже отчасти пародийно.
В целом же современная социофизика оперирует в основном категориями «зла», общие и неизменные принципы «добра», постулированные социально-этической физикой времен Кетле, похоже, неактуальны для сегодняшней социофизики как объект исследований, словно их вообще нет. А может быть, этих категорий, присущих индивидууму, в социуме действительно нет и никогда не было, как считал Герри, и любой социум, по определению не различающий добро и зло, исходно аморален.
Во всяком случае, какой пример ни возьми из публикаций по социофизике, это либо смертный грех, либо злостное нарушение какой-нибудь из десяти заповедей, проецированные на ту или иную социальную группу. Назвать такую социофизику нравственной (moral, как ее назвали отцы-основатели) язык не поворачивается — содержательно это физика коллективной аморальности во всех ее общественно значимых проявлениях.
Впрочем, все рассуждения насчет добра и зла лежат за пределами позитивизма по Конту, наука не может быть хорошей или плохой. О том, хороша она или плоха, можно судить только по одному критерию — насколько достоверно и точно она описывает изучаемые феномены. Пока о точности социофизических моделей говорить не приходится. Ни одна из них до сих пор не может быть использована в практических целях: слишком велика неопределенность результата.
Упрекать в этом социофизиков некорректно: слишком сложен объект их исследований. Вулканологи и климатологи работают с гораздо менее сложными системами, а результат у них пока такой же — неприемлемо неопределенный. Остается только надеяться, что социофизика, по историческим меркам наука совсем молодая, рано или поздно дозреет до открытия законов трансформации общественного зла в добро.