http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=2d282020-6250-41b4-8c5a-4e0205a7d476&print=1© 2024 Российская академия наук
- У меня, как и полагается, было два деда, - углубился в родословную Владимир Петрович. - По характеру совершенно разные, и я обожал обоих. Дед по отцовской линии - Степан Михайлович Скулачев - происходил из крестьянской семьи, жил в Москве и работал краснодеревщиком. Дед по линии матери - Арон Маркович Левитан - заполняя анкету, в графе специальность, как и Ленин, писал: “профессиональный революционер”. С вождем мирового пролетариата он познакомился в ссылке, вместе бежали за границу, в Бельгию, и дед, секретарь тамошней ячейки РСДРП, однажды принимал у Ленина членские взносы.
- И пострадал в годы репрессий?
- Нет, его спасла жена, моя бабушка: она сняла его с работы. Дело было так. Ленин послал деда за границу, поскольку тот разбирался в электричестве, закупать оборудование по плану ГОЭЛРО. Пробыл Арон Маркович там до 1933 года, а когда вернулся в Москву и увидел, что здесь происходит, его хватил инфаркт, да такой, что врачи предупредили: больше месяца не протянет. Бабушка его выходила, но на службу не пустила - и тем спасла ему жизнь. Дед, знавший несколько языков, всю жизнь хотел стать филологом, его интерес к этой области науки передался мне. Но отец все же пересилил: он был архитектором, но мечтал стать физиологом. Самым выдающимся русским ученым считал Ивана Петровича Павлова, а единственной наукой, заслуживающей уважения, физиологию. Отец прошел всю войну, с первого до последнего дня, вернулся калекой и сломленным человеком. Он ненавидел сталинский режим. Когда я заканчивал школу, проходила дискуссия между Сталиным и Марром по вопросам языкознания (1950 год), и отец все ждал, когда расстреляют оппонента вождя. Я видел его настроения и пришел к выводу: филологией мне лучше не заниматься. Колеблясь, какой выбор сделать, тянул с поступлением до последнего: как у золотого медалиста, такая возможность у меня была. В конце концов, отнес документы на биологический факультет МГУ, на кафедру биохимии, рассудив, что отец имеет в виду не столько физиологию, сколько биохимию - мол, только ей по силам изменить природу человека, продлив его жизнь.
Пришел на биофак в 1952 году, когда тот был буквально раздавлен лысенковцами. А то, что нам преподавали, выдавая за генетику, было “не пойми что”. Пришлось постигать науку самому - по книжкам, которые брал у старших друзей, и, как у самоучки, у меня не было систематической подготовки. Считаю, что выбором профессии биохимика обязан в первую очередь академику Владимиру Энгельгардту, автору нескольких открытий, в том числе о механизме запасания энергии, вырабатываемой при сжигании пищи в организме. Его даже выдвигали на Нобелевскую премию. А не получил он ее только потому, что был советским академиком. Я записывал его изумительные лекции, а потом перепечатывал на машинке. Когда перед вами гений и вы отдаете себе в этом отчет, то невольно попадаете под его влияние. В науке это имеет колоссальное значение. Очень много он дал мне и как человек. Вот вроде бы пустяковый случай, но он оказался необыкновенно важным для постижения науки отношения к людям.
Владимир Александрович читал нам лекции и принимал экзамены. Однажды после экзамена он ушел, забыв на столе листок бумаги. Естественно, мы бросились его смотреть. Это был список нашей группы с выставленными оценками. Пятерки против всех фамилий, а возле одной еще и пометка: “серее других”. У меня сразу возникли вопросы: если мы все в той или иной степени “серые”, зачем было ставить нам “отлично”? И уж совсем непонятно, почему академик так высоко оценил того, кто “серее других”? Долго раздумывал и решил, что это пример человеческой доброты: студент был фронтовиком, подготовку имел действительно слабую, может, и неуда заслуживал, а получил высшую отметку, и, прощаясь, Энгельгардт подал ему руку.
Другой урок отношения к людям преподал мой старший товарищ, будущий член-корреспондент РАН Роман Хесин. Человек жесткий, однажды он сказал: “Ничего не поделаешь, сотрудников приходится любить!” Думаю, и Энгельгардт имел в виду то же самое: студентов надо любить.
А наш профессор Самуил Яковлевич Капланский говорил: “Если человек от тебя зависит, постарайся сделать так, чтобы ему было хорошо”. Три эти принципа я запомнил и пытаюсь следовать им все 43 года, что директорствую в институте.
- В университете вы проводили исследования?
- Да, и принял твердое решение: никогда не заниматься прикладными работами. Тема, которую я выбрал на старших курсах, звучала так: “Проблемы окислительного фосфорилирования”.
- Это еще что такое?
- Примерно такой же вопрос задал мне член партбюро факультета, который за нами присматривал. “С разбега” придуманное мной название он выговорить не смог - и оставил меня в покое.
- Как быстро вы все поняли про партком?
- А мне отец объяснил - он был очень умным человеком. Никогда не забуду, как однажды вечером мы гуляли по заснеженной Москве и он рассказывал мне историю партии, как он ее знал и понимал.
- Как на долгие годы вы определились с научной темой?
- Прослушав лекции научного руководителя диплома - завкафедрой Сергея Евгеньевича Северина об использовании организмом внешней энергии, я придумал, как оказалось, нечто новенькое. А когда уже был аспирантом первого года, в Москву приехал американский профессор из университета в Балтиморе с оригинальной фамилией Ленинджер. Оказалось, что мы с ним работаем над одной проблемой, и, подозреваю, я даже несколько дальше продвинулся, чем он (некоторые наши ученые, правда, считали, что я занимаюсь ерундой, поскольку частично моя работа не укладывалась в теорию великого Энгельгардта об использовании внешней энергии организмом). Это обстоятельство так удивило Ленинджера, что он предложил мне приехать к нему в Балтимор и стать постдоком. Естественно, я согласился, подал заявление и... примерно раз в месяц на протяжении, наверное, полугода приходил в партком за ответом. А мне всякий раз говорили: “Ваше заявление рассматривается”. Откуда мне было знать, что беспартийных не разрешалось пускать в Америку надолго. Но партком не мог сказать это прямо, ведь по Конституции он не в праве был мне отказать: свободу передвижения никто не отменял. Ленинджер, между тем, все ждал, когда я приеду, и полгода держал для меня рабочее место.
- Как вы вышли на проблемы старения?
- В теме, которую мы разрабатывали параллельно с американцем, я действительно преуспел, у меня уже было имя. Членкором Академии наук стал в 38 лет, через два года после защиты докторской, написал несколько книг. Одно из открытий нашей лаборатории было в области биоэнергетики. Мы доказали, что митохондрии подобны электростанциям, спрятанным внутри клетки. Они потребляют питательные вещества и вырабатывают из них электричество. Это было перспективное исследование. Но одно вытекает из другого, и мы разработали метод адресной доставки вещества в митохондрии. А в 1970 году напечатали статью под названием “Молекула - электровоз”, где изложили наш метод. Чтобы доставить нужное вещество в митохондрию, его необходимо соединить с катионом - и вся конструкция точно попадет в органеллу, внутри заряженную отрицательно. В конце 1990-х годов обратил внимание, что при сжигании питательного материала почти 100% всего кислорода действительно идут на благо организма - сгорают, как в топке электростанции, преобразуясь в полезную для человека энергию. Но приблизительно 1-2% превращаются в яд - активные формы кислорода. Получается, что митохондрия одной “рукой” делает человеку добро, а другой медленно его отравляет. И человек стареет в результате постепенного отравления организма ядом. Но если все это так, то старение можно предотвратить! Достаточно подсоединить к какому-нибудь антиоксиданту катион, антиоксидант накопится в митохондриях и обезвредит кислород.
- Неужели вы остались верны себе и практического продолжения не было?
- СССР уже не существовал - и прикладные работы меня больше не страшили. Последней каплей для принятия решения обратиться к практике была поездка в Англию, к профессору Кембриджского университета Майклу Мэрфи. Он показал мне вещество, созданное по принципу нашего “электровоза”, открытого еще в 1970-х годах. Вернулся в Москву окрыленный: открытие работает! И взялся за синтез вещества, которого не существует в природе, - сильнейшего растительного антиоксиданта, прикрепленного к катиону.
- И что получилось: таблетка от старости, “живая вода”?
- Да, получился раствор, продлевающий жизнь растений, грибов, беспозвоночных животных, рыб и млекопитающих. Мы отдали его в Минздрав для регистрации, а нам сказали: ваша “святая вода” не содержит органических веществ. Пришлось покупать за рубежом более чувствительный прибор, который обнаружил-таки катионный антиоксидант в нашем растворе. И уже четыре года как в аптеках можно купить капли для глаз - раствор визомитин. Он помогает от неизлечимой болезни “сухой глаз”, а также при катаракте и глаукоме и не имеет побочных явлений. Продается и косметическая мазь митовитан, омолаживающая кожу, созданная на основе того же антиоксиданта. Сейчас разрабатываем препарат от макулодистрофии (поражение сетчатки глаза). Над этим проектом работает более 100 человек из нескольких институтов ведущих стран мира.
- Но это не единственное ваше открытие?
- Нет, конечно. Зарегистрировано одно, а всего, думаю, их четыре-пять. Четыре связаны с биоэнергетикой - превращением энергии в организме. Пятое касается проникающих катионов с антиоксидантами - это средство борьбы со старением.
- Как вы делаете открытия? Это результат долгого труда или озарение: молния сверкнула - и вот оно?
- Всегда по-разному. Скажем, однажды пришла ко мне сотрудница и показала электронную микрофотографию мышцы диафрагмы. Я посмотрел - и почувствовал, как у меня похолодел позвоночник. Понял: это “золотая жила”. Так была открыта митохондриальная сеть - электрический кабель внутри живой клетки. А в других случаях шло накопление знания. Проводишь эксперименты, пишешь статьи - и только спустя годы понимаешь, что получилось нечто дельное. Приходит ощущение победы, но скромное, без фанфар, а вместе с ним очень приятное чувство освобождения. Иногда озарение касается других людей.
В 1991 году в мой кабинет явились двое выпускников Ташкентского университета с просьбой принять их в аспирантуру. Дело было летом, все места давно заняты. Я на них посмотрел - одного не помню, не произвел впечатления, зато второй! Стоило ему за несколько минут объяснить собственную теорию врожденного иммунитета, как я тут же понял: передо мной гений. Самый что ни на есть настоящий. Пошел к ректору, объяснил, и его приняли. Через два года гения пригласил в свою лабораторию американский профессор. А три года назад он попал в список нобелевских лауреатов, но в последнюю секунду его имя вычеркнули.
- Вы довольны судьбой своих открытий?
- Да, безусловно. На основе самого крупного - “митохондриального электричества” - разрабатываются лекарства для лечения нескольких тяжелых заболеваний. Подтверждены и другие открытия. А теория, что старение есть не что иное, как программа, заданная эволюцией, и ее можно отменить, постепенно одерживает верх, и все больше коллег разделяют мое мнение. Идут клинические испытания в Первой градской больнице Москвы, правда, пока на группах здоровых людей. Им дают наш раствор катионного антиоксиданта, чтобы убедиться, что он для человека безопасен. Сам я принимаю его уже четыре года и чувствую, как повысилась моя работоспособность. Сегодня вновь в состоянии трудиться по 14 часов в день, как лет 20 назад.
- Вы читаете лекции студентам факультета биоинженерии и биоинформатики МГУ, как они вас слушают?
- В моих лекциях есть раздел истории науки последних десятилетий. Рассказываю, кто что делал, у кого получалось, у кого нет. Пытаюсь учить их на собственных ошибках. Некоторые слушают кое-как: их развратил Интернет, уверенность, что сами знают, что читать, а что нет. Подумаешь, личный опыт одного профессора, так ли это важно! Значит, вина моя: не убедил, насколько важны факты, почерпнутые не из учебников, а из жизни.
Приятель-химик рассказал мне давнюю историю. Когда он учился на химфаке, ему посчастливилось слушать лекции президента АН СССР Александра Николаевича Несмеянова. Однажды на занятиях Несмеянов стал писать на доске уравнение какой-то химической реакции, но вдруг остановился, повернулся к студентам, побледнел и растерянно сказал: а ведь здесь ошибка, так реакция идти не может! Приятеля это настолько поразило, что он решил стать ученым. Вот к чему надо стремиться: уметь шокировать студентов - тогда они будут тебя слушать. Да, это сильнодействующее средство, но верное.