http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=2a828980-8f30-43c2-a36c-59cd89956704&print=1© 2024 Российская академия наук
Какие тенденции характерны сегодня для Русской православной церкви, рассуждает заместитель директора Института Европы РАН Роман Лункин.
Насколько сегодня Русская православная церковь консервативна или реакционна? Много ли среди нашего духовенства приверженцев «теромядерного православия» или «православного Ирана»? С корреспондентом «Росбалта» беседует известный религиовед, заместитель директора Института Европы РАН Роман Лункин.
— Роман Николаевич, много ли в современном православии таких фундаменталистов, поборников нового Средневековья, каким был протоиерей Всеволод Чаплин?
— Начнем все-таки с того, что вот именно таких — больше нет. Фигура о. Всеволода стоит особняком, это уникальная личность, харизматичная и яркая. И можно согласиться с тем, как его мировоззрение определяют коллеги из портала «Русская народная линия» (РНЛ): «революционный консерватизм», попытка соединить левацкие группировки с традиционализмом. Причем, сам главный редактор РНЛ Анатолий Степанов считает это утопизмом.
В целом же, консервативное движение в православии изобилует оттенками. Если говорить именно о фундаменталистах, то их основные критерии — это позиции по вопросам собственно-церковным. Антиэкуменизм, противодействие совместным молитвам с иноверцами, с изрядной долей прежде всего антикатолицизма, критика Патриарха Кирилла за встречу с Папой Римским. И антимодернизм: отрицательное отношение к русскому языку в богослужении, приверженность языку церковнославянскому.
Остальное — варьируется. Фундаменталисты могут быть монархистами и иногда даже коммунистами.
— Вот, большинство из нас, вероятно, политика чуть больше интересует…
— «Православный коммунизм» возник в позднесоветский период. Тогда уже и власти в этом крамолы не видели. Это стало происходить «вспышками» в 1990-е годы, тогда и протоиерей Александр Шаргунов стал взаимодействовать с КПРФ, а ближе к нашим временам покойный о. Чаплин выступал на митингах с Павлом Грудининым.
Но сколько бы внимания ни привлекали «православные коммунисты», все-таки, это маргинальная часть церкви. Что бы ни заявлял Геннадий Зюганов, для большинства православных соединение с коммунизмом — «оксюморон». Слишком большой урон нанес коммунизм церкви в ХХ веке.
— Для православия куда органичнее монархисты?
— Разумеется. Монархисты тоже разные. Есть более миролюбивые, они группируются, например, вокруг иеромонаха Никона (Белавенца). Человек тоже с «харизмой», постоянно принимает членов дома Романовых.
Он мирный по сравнению с монархическим движением, которое начало формироваться вокруг предпринимателя Константина Малофеева. Вот это уже идеология православного корпоративного государства. Движение Малофеева провело съезд и провозгласило, что в России должна быть монархия. Он стал заместителем главы Всемирного русского народного собора (ВРНС). А главный экономический советник у них Сергей Глазьев.
— То есть, в экономике они, получается, коммунисты? Или «правые социалисты»?
— Скорее, второе. Они ратуют за некое социальное государство, соединенное с корпоративизмом. Земля и фабрики — народу, но управлять этим должен в общем-то не народ, а что-то вроде Земского собора. Православие должно быть в конституции, а русский народ — титульным безо всяких оговорок. В современном мире это соединение несоединимого, и то и другое утопично.
Отдельное движение формируется вокруг «Русской народной линии». Это православный консерватизм в классическом виде, более-менее интеллигентный. Даже если критикуют Патриарха, это все-таки критика с точки зрения истории церкви, самобытности православия, представления о католической экспансии. Но это критика умеренная.
Но вокруг РНЛ действительно сформировалось движение по всей России, хотя неформализованное. Белавенец может похвастаться движением скорее в пределах Москвы. Вокруг же Малофеева и ВРНС движение еще по сути не сложилось. Как и в свое время вокруг Чаплина. Хотя потребность в таком консервативном движении существует.
Есть консервативное общероссийское движение «Сорок сороков». Но если они и говорят о монархизме, для них это отдаленная идея. Они не ставят своей целью прямо сейчас восстановить царя. Их ближайшие цели как раз достаточно демократические: право на демонстрации против абортов, против тех, кто оскорбляет веру. Как только они входят в полосу гражданского действия, сразу начинают жить по другим законам.
— Вот насчет демонстраций. Многих напугали события в Екатеринбурге. Можно быть за храм или за сквер — но «православные титушки» с кулаками, это как-то мрачно.
— Было два таких крупных, знаковых околоархитектурных конфликта. В парке «Торфянка» на севере Москвы в 2015 году, где «Сорок сороков» якобы побили местных жителей. Оказалось, что они скорее подрались с коммунистами и «яблочниками». Лидер столичного «Яблока» Сергей Митрохин тогда выставил антицерковную программу на выборах. Это был политическая борьба, которая вылилась в кулачную.
В Екатеринбурге было столкновение сторон, за которым наблюдали полицейские и духовенство. Последнее не знало, что делать. В драку вступала с одной стороны молодежь, активные «хипстеры», а с другой стороны — охранное агентство спонсоров этого храма. Конечно, тут недоработка самой Екатеринбургской митрополии, которая оказалась заложницей ситуации, поскольку морально и финансово с помощью спонсоров вложилась в постройку храма. Церковь должна была осудить насилие с обеих сторон, но и от денег отказаться сложно.
Если же говорить о «скинхедах», которые бьют мигрантов и евреев, в конце 1990-х бывали такие спортивные группы при приходах. Но сейчас это абсолютно маргинально и, как правило, в рамках прихода не допускается.
— Ну, а духовенство в целом — куда больше склоняется?
— Духовенство очень разное, и нельзя сказать, что это один «мешок», который можно перекладывать из одной идеологии в другую. Консервативное движение — да, мощное. Есть и радикальные священники, как о. Александр Шаргунов или, например, о. Александр Шумский, который заявил в 2012 году, что надо либералов расстреливать, — но, видимо, его попросили не выступать так шумно.
Активно выступает о. Андрей Ткачев. Но его риторика — скорее консервативное морализаторство. Его политическая позиция тоже подспудно ясна, но сейчас это меньше проявляется. И о. Димитрий Смирнов — тоже «библейская программа». Он призывал ввести в школе Закон Божий, но у него в лозунгах нет монархизма или «корпоративного государства». Это часто путают, все объединяют и обзывают «православным фашизмом». Смирнов, как и «Сорок сороков», вполне вписывается в демократическое развитие церкви.
Мировоззрение же большинства духовенства, особенно молодого, я бы назвал «консервативной демократией». Приходскую деятельность они развивают по демократическим принципам, а социальную и подавно.
Духовенство настроено консервативно в церковном смысле — и демократически в смысле политическом. Это немного похоже на ситуацию в начале ХХ века и в 1917 году. Нельзя ведь сказать, что тогда все обновленцы были. Большинство было за сохранение церковных традиций. Но политически большая часть была настроена революционно. Несвобода в рамках царской системы не сравнится с давлением советским, но все же она не позволяла церкви обращаться к обществу напрямую.
Так и сейчас: священники видят, что ко Христу идут, а в «церковь государственной идеологии» никто не идет.
— А какую позицию занимает Патриарх?
— Патриарх и должен быть центристом и «над всеми». Он, например, увольняет и либерала, и консерватора, как в случае с покойным о. Чаплиным и издателем Сергеем Чапниным. А вот, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Владимир Легойда — типичный центрист, выдерживающий идейный и бюрократический баланс. У него два заместителя: Вахтанг Кипшидзе, с более открытыми взглядами, и Александр Щипков — консервативный политический философ.
Если говорить о Кирилле до патриаршества, то он был либералом во многих вопросах, в том числе — по части экуменических контактов, которые были одно время основным полем его деятельности. Но всегда был жестким администратором, не позволял никакого либерализма в епархиях, которыми управлял. Наоборот — развивал ВРНС, который продвигал идею Земского собора. И стоял за управление Россией вне демократических механизмов. Митрополит Кирилл критиковал и партийную систему, говоря, что она вообще не подходит, и парламент нам не нужен.
При этом он всегда говорил, что церковь должна стать составной частью общества, и здесь политика ушла на второй план. Все-таки основные деятели нашего государства по сию пору провозглашают именно демократический курс. Противоречить которому Патриарх не мог и не может. А сейчас, думаю, что и не хочет, и не будет. Ситуация поменялась, и оказалось, что церкви более комфортно в ситуации свободного демократического развития.
— Разве?
— А вот возьмите хоть «украинский вопрос». Церковь заняла независимую позицию, не вступила в крымскую эйфорию, не стала поддерживать ДНР-ЛНР (чем очень обижен Игорь Стрелков). И постоянно поддерживала отношения и с Турчиновым, и с Порошенко, пока он не впал в константинопольскую ересь. На фоне столь острого противостояния с Константинополем все, что удалось сохранить в 2014-м, могло обрушиться в 2019-м. Но нет! Градус антиукраинской риторики немного подскочил, но быстро «отскочил» обратно. Теперь Зеленский — чуть ли не лучший друг Московской Патриархии, человек умеренный, не давит на церковь (пока).
С некоторыми, может, и не очень позитивными эмоциями, но Патриарх принял систему, которая сложилась в стране после 2012 года: появление молодого и демократического поколения духовенства, развитие творческих социальных инициатив, о которых он сам постоянно говорил с 2009 года. Поэтому мы видим корректную и даже в целом позитивную реакцию на обращение священников по «московскому делу» осенью 2019 года, в защиту тех, кто пострадал, призывы к справедливости и к честному суду. В 2012 году подобное воспринималось как некоторое нарушение церковных канонов, но вот прошло восемь лет, и оказалось, что это позитивно влияет на имидж церкви.
Может оказаться, что на новом витке истории новым источником гражданской активности будет православная церковь. Для властей, да и для части нашей либеральной интеллигенции, это может быть неожиданностью.
В каком-то смысле церковь развивается даже быстрее, чем само общество, надолго погрузившееся в обсуждение конституционной реформы. Вслед за политической либерализацией, происходят и важные изменения внутри церкви. Возросла роль прихода, священники и епископы (особенно в новых небольших епархиях) стали ближе к нуждам людей. Меняется и становится более гибкой миссия среди населения.
Кстати, в епархиальном собрании московского духовенства в декабре Патриарх говорил, что можно иногда часть богослужения читать по-русски, что тоже вызывало шквал критики. Хотя вообще о переводе всего богослужения на русский язык речи не идет, но 20 лет назад и это считалось «ересью» в церковных кругах. Что касается постов, то Патриарх и раньше говорил, что не надо прихожан мучить монастырским уставом. Все равно миряне не соблюдают всех правил, придуманных для монахов…
Я бы сказал даже так: у нас не может быть Второго Ватиканского собора с его достаточно радикальной модернизацией католицизма. Реформы православия не могут быть выражены в жестких доктринах и декретах. И тем не менее, у нас такой собор будет, только постепенный. По сути, он уже идет.