http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=273a8019-f2b3-49ee-b5ed-4749c5ac794f&print=1© 2024 Российская академия наук
2380 лет назад Платон в диалоге «Тимей» ввел в науку понятие парадигмы
Под парадигмой Платон подразумевал образец материальной Вселенной, доступный для ее изучения человеком. Со времен Платона картина мироустройства и правила ее исследования изменились, своими парадигмами обзавелись все современные науки, только у педагогической науки никак дело с парадигмой не ладится, возможно, потому, что в образовании законы устанавливает не природа, а демиург, то есть высшая сила.
Парадигма Тимея
Как считают философы и историки науки, понятие научной парадигмы впервые сформулировал Платон в диалоге «Тимей», который он написал в 360-е годы до н. э. Платоновские «сократические» диалоги представляют собой запись вымышленных их автором бесед между известными людьми, «властителями дум», как говорили раньше, эллинистической Греции, или древнегреческими медийными персонами, как сказали бы сейчас. При этом в настоящей своей жизни эти люди могли быть не знакомы друг с другом и даже жили в разное время. Непременным участником и модератором их виртуальных бесед в диалогах Платона был Сократ. Весь корпус платоновских «ток-шоу» рисует довольно полную картину древнегреческого общества IV века до н. э. и во все времена служил источником наших знаний об античной цивилизации.
В данном диалоге, посвященном происхождению мировых стихий и свойствам материи, то есть естественно-научной теме, обсуждаются вопросы космологии, физики, биологии и затрагивается тема Атлантиды (более подробно она описана в диалоге «Критий»). В беседе помимо Сократа участвуют Тимей Локрийский, Критий и Гемократ. Двое последних — политики, первый из Афин, второй из Сиракуз на Сицилии. А Тимей из Локр — философ-пифагореец, то есть по современным меркам — ученый. Как раз он и объясняет Сократу (тоже ученому), что демиург (создатель) построил телесную (материальную) Вселенную специально по умопостигаемому образцу.
«Сократ! Все, в ком есть хоть малая толика рассудительности, перед любым неважным или важным начинанием непременно призывают на помощь божество. Но ведь и мы приступаем к рассуждениям о Вселенной, намереваясь выяснить, возникла ли она и каким именно образом; значит, нам просто необходимо, если только мы не впали в совершенное помрачение, воззвать к богам и богиням и испросить у них, чтобы речи наши были угодны им, а вместе с тем удовлетворяли бы нас самих»,— говорит Тимей.
Проще говоря, раз «космос был создан по тождественному и неизменному образу, постижимому с помощью рассудка и разума», считает Тимей, то и «рассуждать о нем надо в рамках разумного и объяснимого с позиций человеческой логики». Сам термин «парадигма» (образец, модель — по-древнегречески) в переводах платоновских диалогов на латынь, на которой изъяснялась наука на протяжении Средневековья и почти всего Нового времени, исчез. В Средние века в науке исчезла и сама суть платоновской мысли о том, что наука должна держаться исключительно в рамках, постигаемых человеческим умом.
Как постулировал один из главных идеологов того времени Фома Аквинский: «Мы убеждаемся, что предметы, лишенные разума, каковы природные тела, подчиняются целесообразности… Поскольку же сами они лишены разумения, они могут подчиняться целесообразности лишь постольку, поскольку их направляет некто, одаренный разумом и пониманием… Следовательно, есть разумное существо, полагающее цель для всего, что происходит в природе; и его мы называем Богом».
Вернулась умопостижимость природы в науку в раннем Новом времени, но опять-таки ни Бэкон, ни Декарт, ни другие идеологии научной эмпирики не ссылались при этом на «парадигму» Платона. Забыв золотое правило, гласящее, что все новое — это хорошо забытое старое, они считали это достижением собственной мысли. Снова ввели в научный терминологический оборот «парадигму» только 60 лет назад философ-неопозитивист из Университета Айовы Густав Бергман в книге «Философия науки» (1957) и историк науки из Калифорнийского университета в Беркли Томас Кун в книге «Структура научных революций» (1962). И хотя они оба при этом признавали роль неоплатонизма в науке эпохи Возрождения, мысль о том, что они извлекли из забвения парадигму Тимея и лишь отряхнули с нее пыль веков, в голову им, похоже, не пришла.
Парадигма Томаса Куна
«Я был поражен количеством и степенью открытых разногласий между социологами по поводу правомерности постановки тех или иных научных проблем и методов их решения,— писал Кун.— Как история науки, так и личные знакомства заставили меня усомниться в том, что естествоиспытатели могут ответить на подобные вопросы более уверенно и более последовательно, чем их коллеги-социологи. Однако, как бы то ни было, практика научных исследований в области астрономии, физики, химии или биологии обычно не дает никакого повода для того, чтобы оспаривать самые основы этих наук, тогда как среди психологов или социологов это встречается сплошь и рядом. Попытки найти источник этого различия привели меня к осознанию роли в научном исследовании того, что я впоследствии стал называть “парадигмами”. Под парадигмами я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений».
Вот так! Отныне парадигмой стало то, что в армии называют «Уставом внутренней службы». Разница лишь в том, что в армии устав обязателен к исполнению, а в науке нарушение господствующей парадигмы юридически не регламентируется. Но наказание в обоих случаях неотвратимо. Нарушение устава влечет наказание гауптвахтой или судом военного трибунала, а в науке выход за рамки парадигмы переводит данное исследование в разряд паранауки, лженауки и т. п., а ученый автоматически становится персоной нон грата в научном сообществе. Впрочем, в прежние времена таких ученых в тюрьму сажали и казнили. Сейчас нравы в науке стали мягче.
Возможен и зеркальный вариант, когда находится демиург, провозглашающий ложную научную парадигму, и остракизму подвергаются как раз «нормальная наука» (термин Куна) и нормальные ученые. Классический пример из недавнего прошлого — лысенковщина. Но это из разряда эксцессов. И задолго до того, как профессоров Бергмана и Куна посетило озарение насчет парадигмы, ученые работали в рамках научных парадигм своего времени, не думая об этом, а просто потому, что так им было удобнее работать. Потом редкие и особо настырные возмутители спокойствия ломали существующую парадигму в своей науке и становились отцами-основателями новой парадигмы, которая со временем становилась господствующей. Потом и она устаревала, ветшала и уступала место новой, и такой круговорот испокон веков и во веки веков характерен не только для науки.
Профессор Кун тоже это заметил и даже именно с этого начал свои рассуждения в книге «Структура научных революций»: «Политические революции начинаются с роста сознания (часто ограничиваемого некоторой частью политического сообщества), что существующие институты перестали адекватно реагировать на проблемы, поставленные средой, которую они же отчасти создали. Научные революции во многом точно так же начинаются с возрастания сознания, опять-таки часто ограниченного узким подразделением научного сообщества, что существующая парадигма перестала адекватно функционировать при исследовании того аспекта природы, к которому сама эта парадигма раньше проложила путь. И в политическом, и в научном развитии осознание нарушения функции, которое может привести к кризису, составляет предпосылку революции».
Нет оснований априори считать, что Томас Кун не читал обязательный для советских студентов всех без исключения специальностей труд Ленина «Детская болезнь “левизны” в коммунизме» (1920), но, скорее всего, все-таки не читал. Иначе сформулировал бы свою мысль о предпосылках революционной ситуации в науке по-ленински кратко: «Верхи не могут править по-старому, низы не хотят жить по-старому».
Мода на парадигмы
Как бы там ни было в прежние времена, сегодня про парадигмы знает не только каждый ученый, но и неученый народ при случае может щегольнуть этим термином. Любая уважающая себя наука давно обзавелась собственными парадигмами куновского образца, то есть научными уставами. Даже парадигма бухгалтерской науки имеется (кто не верит, может сам убедиться, ее легко найти в интернете). Что касается современных точных, естественных и технических наук, то их парадигмы не мешают ученым работать, точнее, ученые даже не думают о них. В классических гуманитарных науках ситуация такая же спокойная.
Зато в социальных науках парадигмы нынче в моде. Например, в науке о рекламе ученые из НИУ ВШЭ сформулировали сразу три парадигмы, в рамках которых «рекламное сообщение превращается в социальный псевдопроект, а рекламное воздействие — в социальное управление», благодаря чему достигается «конечный результат рекламного процесса как процесса социально-технологического — изменение сознания и/или поведения аудитории». Нехорошо, наверное, жить в такой парадигме, но, как говорится, noblesse oblige: не задуришь голову народу — не продашь.
И только одна наука — педагогическая — не имеет собственной парадигмы. Точнее, живет она до сих пор в парадигме образования XVII века, а последние полтора века в ней роится такой сонм демиургов разного ранга, которые диктуют собственные парадигмы педагогики без оглядки на их умопостижимость, что ученые-педагоги пикнуть не смеют. Точнее, что-то пытаются сказать и даже сделать, но это позволительно только на отведенной им лужайке, а соваться со своими парадигмами в общую систему образования права у них нет: ее сущность определяет демиург в лице государства.
Парадигма Яна Амоса Коменского
Как пишут некоторые ученые-педагоги, в их науке отсутствует единая теория образования, а одновременное существование различных парадигм образования позволяет оценивать современное состояние ее теории как допарадигмальный этап развития научного знания. Можно и так смотреть на педагогику, но скорее единая теория образования — вещь принципиально недостижимая, она как горизонт, который по мере приближения к нему удаляется. А парадигмы образования соответствуют каждая своему времени.
В античности педагогом был грамотный раб (собственно, и слово «педагог» по-гречески обозначает «наставник ребенка»). Понятна экономическая неэффективность такой системы образования: один педагог — один ученик. В Средние века, когда роль министерства просвещения взяла на себя церковь, педагогика развивалась в рамках упоминавшейся выше парадигмы Фомы Аквинского. В Новое время в педагогике сложилась классическая парадигма образования.
Как писал профессор Владимир Афанасьевич Тестов, всего двадцать лет разделяют выход в свет «Математических начал натуральной философии» Ньютона и «Великой дидактики» Яна Амоса Коменского — книг, которые на три века определили логику развития естествознания и педагогики. Школа, по выражению Коменского,— мастерская, «живая типография», в которой «печатают» людей. Учитель, воспитывая и обучая детей, пользуется такими же средствами, что и типографские работники, создавая «книгу». Соответственно, человек уподобляется некой машине: для его обучения (воспитания) надо лишь освоить ее управление, а образование сделать похожим на производственно-технологический процесс. Неважно, что при этом создается система принуждения, рафинируется обучение, преобладающей становится репродуктивная деятельность учащихся.
А был ли мальчик?
Попытки выйти за пределы классической парадигмы образования были и раньше, но в конце XIX — начале XX века они становятся заметными. Правда, все ограничиваются лишь способом «печати» подрастающего поколения. Такая же ситуация, несмотря на
словесные кружева, которые украшают все педагогические новации, сохраняется и поныне. На сегодня педагогическая наука сформулировала целых четыре образовательные парадигмы (в некоторых научных работах насчитывается до десятка таких парадигм, но, чтобы понять их суть, хватит и четырех).
Во-первых, это когнитивная парадигма. Учебный предмет рассматривается как «проекция» соответствующей науки, учебный материал — как дидактически интерпретированные научные знания. Вся организация процесса обучения направлена на отражение в программах и учебниках состояния научного знания и способов его освоения. Основное внимание уделяется информационному обеспечению личности, а не ее развитию. Такую педагогику называют «знаниевой», императивной, традиционной, а школу — «школой памяти», так как основное внимание уделяется развитию памяти, а не умению мыслить.
Во-вторых, это личностно-ориентированная парадигма. Это поле осваивали и осваивают педагоги-реформаторы от автора прагматической педагогики американца Джона Дьюи и трудового воспитания Антона Макаренко до целого букета новаторских педагогик 1980-х годов. Системообразующим фактором их методов выступала уникальная и неповторимая личность учащегося, а методы подобрать ключ к каждому ученику могут быть разные: игра, задания для самостоятельной работы и т. д. В этой парадигме образования единые стандарты образования невозможны — со всеми вытекающими отсюда для педагога-новатора последствиями.
В-третьих, это функционалистская парадигма, в рамках которой образование выполняет социальный заказ общества на нужные обществу кадры. И в-четвертых, культурологическая парадигма — самая размытая по смыслу и потому порой приобретающая довольно своеобразные формы, например, «российскости» как основы педагогики казачества.
Впрочем, все классификации педагогических парадигм сводятся в конечном итоге к перечню того, что и каким способом учителю вложить в голову ученика, будут ли это знания основ наук или умение ставить самому себе задачи, не так уж важно. Важен результат, а он, как показывает опыт отечественной педагогики последних десятилетий, далеко не оптимистический, и как только власть демиургов образования начинает шататься, ученые-педагоги возвышают голос. Характерный пример — публичное выступление в 1996 году профессора Валентина Васильевича Кумарина из Института теории образования и педагогики Российской академии образования (РАО). Стиль его выступления далек от научного, что лишь подчеркивает крайнее недовольство ученых-педагогов сложившейся ситуацией.
«60 лет назад огромное школьное пространство России было оккупировано педагогикой стандартности. Началась и продолжается беспрецедентная истребительная война против детского населения. Вопреки установкам Ленина, Сталин вложил-таки в руки стандартизаторов сверхмощное оружие массового поражения — единые учебные программы и единые учебные планы, которые были изобретены в Пруссии в XVIII веке и которые в конце прошлого века были выброшены ныне особо преуспевающими странами на свалку истории»,— пишет профессор Кумарин, имея в виду под «установками Ленина» то неизгладимое впечатление, которое своей прагматической школой произвел Джон Дьюи в 1928 году во время визита в СССР на супругу Ленина Надежду Крупскую, бывшую, как известно, заместителем наркома просвещения. Результатом был целый каскад педагогических экспериментов, конец которым положил Сталин в начале 1930-х годов, потому что стране нужно было быстро и массово тиражировать специалистов заданных профессий.
«В итоге,— продолжает профессор Кумарин,— несмотря на геройское сопротивление всех поколений учительского корпуса, мы сегодня имеем: 50 выпусков из средней школы, в каждом из которых количество больных юношей и девушек составляет почти 100%; армию деморализованного отсева, который бесперебойно пополняет и множит уличные бандформирования; нравственную деградацию, которая достигла крайнего рубежа; десятки миллионов функционально неграмотных; истончение “озонового слоя” российской элиты до отметки 0,8% против 2% накануне рокового 1917 года (мы можем стать страной дураков в прямом смысле этого слова); запредельную депрофессионализацию, которая давно лишила нашу экономику конкурентоспособности.
Безвозвратные потери от педагогики стандартности сопоставимы с потерями России во всех ГУЛАГах. Страна больных людей — такого бедствия на земле еще не было. Остался ли выход? Да, остался. Но если поймем: не всякое образование — благо. Если для начала упрячем “государственный образовательный стандарт” и “единое образовательное пространство” в могильник для радиоактивных, химических и бактериологических отходов. Иначе — крышка».
Прошло 15 лет, власть демиургов от образования укрепилась, соответственно, сменился и тон ученых-педагогов. Как рассказывает культуролог профессор Владислав Львович Бенин в одной из своих научных статей: «Выступая осенью 2010 года перед коллективом Башгоспедуниверситета, руководитель рабочей группы РАО по разработке новых образовательных стандартов А. М. Кондаков поведал публике о том, с чего началась работа названной группы. Он посетил министра А. А. Фурсенко и спросил: “Вы какую школу хотите? Демократическую? Сделаем. Коммунистическую? Сделаем. Православную? Сделаем”».
Можно сказать, что член-корреспондент РАО Александр Михайлович Кондаков, которому в аппаратных играх опыта не занимать, аккуратно протроллил, как говорят сейчас, министра. Но по сути, это был тот же глас вопиющего в пустыне. Да определитесь вы наконец, какое образование нужно стране! «Показательна сама ситуация,— пишет профессор Бенин.— Не ученые выходят к власти… с научно обоснованными и экспериментально проверенными предложениями, а чиновник от образования по своему усмотрению заказывает “научно обосновать” реформаторскую “музыку”». Будь то «самодержавие, православие и народность» или болонская система.
Ученым остается научно обосновать пожелания демиурга, и ведь обосновывают. В этом легко убедиться, просмотрев темы диссертаций за последние несколько десятков лет. А если это так, то смысл поисков парадигмы образования теряется. Если законы природы объективны, то законы образования сугубо субъективные. Почему нет? Ничего страшного и антинаучного в признании этого факта нет. Более того, тогда этот тезис и есть главная педагогическая парадигма — парадигма народного образования.