Версия для печати
Вернуться к списку

Гуманитарная модель науки

Научная библиотека РГГУ – идеальное место для проведения студенческих исследований.

РГГУВ последнее время в политологии весьма популярным стал термин «глокализация». В нем сделана попытка «ухватить» в одном понятии сразу два, казалось бы, процесса-антагониста: с одной стороны – глобализация, с другой – все большая специализация стран, народов и, если угодно, культур… Как это отражается на существе гуманитарного знания, в чем специфика научного гуманитарного исследования, каковы фундаментальные основы современной университетской культуры – об этом с заместителем главного редактора «НГ» Андреем Вагановым беседует доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент РАН, ректор Российского государственного гуманитарного университета Ефим Пивовар. Помимо всего прочего Ефим Иосифович – специалист в области отечественной истории XX века, социальной истории, историографии, теории истории, автор около 200 научных работ, опубликованных как в России, так и за рубежом.

– Ефим Иосифович, известно, что на Западе науку делают в университетах в основном. В России к такой системе организации научных исследований относятся с ощутимым предубеждением. И, скажем честно, университетская наука в России качественно уступает академической, хотя имеются и исключения. Но они лишь подтверждают правило. Относится ли это к гуманитарным исследованиям?

– Позвольте, я буду опираться на опыт Российского государственного гуманитарного университета. У нас в университете родилась своя модель проведения научных исследований.

Мы всегда формулировали для себя лозунг: РГГУ – это университет исследовательского типа. И когда появился государственный проект по созданию национальных исследовательских университетов, мы были даже в некотором недоумении: по-другому наш университет и не существовал никогда. Если говорить об университете вообще и о гуманитарном университете тем более, то преподаватель, не занимающийся наукой, как преподаватель умирает. Не может настоящий университетский профессор не заниматься наукой.

Когда в марте 1991 года было провозглашено создание РГГУ на базе Московского государственного историко-архивного института, одним из постулатов, заложенных в основу университета, было тесное взаимодействие с учреждениями Российской академии наук. И тут мы достигли небывалого по сравнению с другими вузами эффекта. Мы приглашали большое количество специалистов из Академии наук – и в штат, и по совместительству. Я недавно посчитал – у нас, в университете, представлены 40 учреждений РАН! Причем не только гуманитарных, но, например, математических.

С 1990-х годов мы стали создавать учебно-научные структуры. Но фактически это – научно-учебные подразделения. У нас есть Институт высших гуманитарных исследований, Институт восточных культур и античности, Институт «Русская антропологическая школа» (его директор – выдающийся современный лингвист, литературовед и семиотик, академик Вячеслав Всеволодович Иванов), Центр социальной антропологии (руководитель – академик Валерий Александрович Тишков, директор Института этнологии и антропологии РАН), Центр фольклора…

– В чем специфика исследовательской работы философа, филолога, гуманитария вообще? Ведь в общественном сознании сегодня присутствует такое убеждение, что для представителей точных и естественно-научных дисциплин действительно необходимо создавать различные исследовательские, академические институты. Гуманитарии же вполне могут работать в одиночку, дома, на даче – где угодно. Он должен работать в архивах и библиотеках, формальное объединение в институты и исследовательские центры ему не нужно.

– Начнем с того, что гуманитарные исследования тоже бывают разного профиля. Есть фундаментальная гуманитарная наука, есть социальное знание, есть прикладное социальное знание. И в каждой из этих областей научного знания – разные формы работы. Социолог не может, как вы говорите, заниматься своей работой, только посещая библиотеку. Не очень может и политолог, хотя в меньшей степени. Даже египтологу крайне необходимо участвовать в коллективных экспедициях. У археологов труд коллективен по сути...

Кроме того, гуманитарное знание сейчас не только дифференцируется, но идет процесс синтеза. Творческие коллективы включают в себя специалистов разных областей. Академик Янин вместе с коллегами открыл самые древние новгородские письмена, но без академика Зализняка он бы их не расшифровал.

Сейчас появляется много научных направлений, про которые сразу и не поймешь, к какой научной области они принадлежат. Когнитивные технологии, например. Там – все: и лингвисты, и психологи, и специалисты по информатике.

– Кстати, по поводу когнитивных наук. Действительно, очень модная область исследований. По числу упоминаний она едва ли не сравнялась с нанотехнологиями. Что в РГГУ в этой области делается?

– Не могу сказать, что у нас очень большие достижения в прошлом в этой области. Мы только сейчас создаем Центр когнитивных проблем и технологий. При этом Центре – совет, в который входят специалисты разных областей: лингвисты, информационщики, психологи, философы. Думаю, туда подключатся историки, специалисты по теории и практике управления.

Что такое когнитивные технологии? Как мне представляется, эта метапроблематика идет от возникших проблем с представлением самого научного знания. В век информационной революции очень многие формы представления информации, ее получения, изучения сильно связаны с возможностями восприятия информации мозгом человека. Без учета этих когнитивных технологий эффективно представить даже то, что достигнуто, невозможно. Отсюда – объективный симбиоз биологии и гуманитарного знания; психологии, которую и вообще-то трудно назвать сугубо гуманитарной наукой, и информатики.

Таких примеров много. Я думаю, что к этому будет все больший и больший интерес. Все больше и больше будет возникать пограничных полей на стыке гуманитарных и естественных наук, на стыке разных гуманитарных наук. Этот стык очень важен для создания единого языка обсуждений. У нас ведь проблема понятийного языка – очень серьезный вопрос.

Мы в третий раз проводим у себя в университете научные «Гуманитарные чтения», и все время обсуждаем проблему понятийного аппарата – чтобы психолог понимал историка, а историк психолога. К примеру, очень часто бывает, что один и тот же термин имеет принципиально разное содержание в разных областях научного знания.

У нас возникла идея создать некий синтетический институт жизни. Имеется в виду, чтобы, например, охрана окружающей среды была представлена не столько физико-химическими сюжетами, а воспитательно-психологическими, социокультурными. Среда окружающая – для нас не только реки и леса, но и культурное наследие, историческое наследие. То есть это прежде всего гуманитарный аспект проблемы.

– Процесс действительно очень интересный. С одной стороны – глубокая специализация в науках, с другой – объединение, диффузия разного рода научного знания. Нано-био-инфо-когито – только один из примеров такого слияния наук. При этом вам не кажется странным, что в России нет ни одного вуза, ни одной учебной специальности, которая готовила бы науковедов? То есть никто у нас не занимается целенаправленно подготовкой специалистов, которые изучали бы динамику самой науки.

– Тут вы правы. И мы в РГГУ тоже пока еще не дошли до этого. Хотя кое-что делаем в этом направлении. Да, у нас есть диссертационный Совет по истории науки. Но очень мало защит диссертаций по этому профилю. И не только у нас, но и по всей стране. Кроме того, в РГГУ есть такое направление, как научно-технические архивы (архивы науки). Но этого недостаточно.

Тут есть и еще одна сложность. В вузах подготовка кадров остается предметной. А науковедение – область междисциплинарная. Хотя, если существует музеология, архивоведение или библиотековедение, то чем хуже науковедение?

– К тому же в науковедении используются очень мощные математические методы…

– Совершенно верно. Но на наследие каждой науки претендует сама эта наука. И это тоже проблема. Физики считают, что именно они являются специалистами и в истории физики; они – главные потребители и носители этой информации. Как только появляется какой-то не физик, науковед, который начинает заниматься историей физики, социологией и динамикой физической науки и физического знания, к нему сразу возникает очень настороженное отношение. Его рассматривают то ли как неудавшегося физика, то ли как человека вообще случайного. Философов, правда, еще терпят… И это относится к любой науке, не только к физике.

Другой аспект проблемы: а кого привлекать к работе в области науковедения? Пока получается, что мы можем привлекать тех, кто занимается историей науки. Или научно-техническими архивами. Но это только часть науковедения. Хотя у нас сложились очень хорошие взаимоотношения с Институтом истории естествознания и техники РАН, например. И все-таки я думаю, что мы у себя в РГГУ к этому вопросу вернемся.

– Вообще, что значит – «заниматься наукой» в современном гуманитарном университете?

– Гуманитарное знание – это один из элементов сохранения университетской среды как таковой. Конечно, никогда не будет так, что все выпускники университета станут заниматься наукой. Этого и не может быть. Но вкус к исследовательскому поиску, приобщение с первых шагов образовательного процесса к научным исследованиям – это один из столпов, я считаю, университетской культуры. У нас, например, каждый год проходит конференция «Полевые исследования студентов». В них принимают участие социальные антропологи, лингвисты, археологи, фольклористы, историки, этнологи... Студенты представляют исследовательские результаты, полученные во время учебной практики. Это крайне важно.

– Вы ведь и сами, помимо того что ректор, еще и заведующий кафедрой стран постсоветского зарубежья. Что происходит сейчас с СНГ? Каковы перспективы этой межгосударственной организации? Некоторые эксперты, например, считают, что это – мертворожденное образование…

– И все-таки СНГ – это очень важный инструмент взаимодействия стран на постсоветском пространстве. И очень важный инструмент современной мировой политики. Конечно, многие ждали и ждут от него больше, чем оно реально дает сегодня. Как любая интеграционная организация, она имеет свой потенциал, с другой стороны, ряд надежд, которые на нее возлагались, но не были реализованы.

Я бы сказал, что как площадка для взаимодействия СНГ – очень важный элемент. Будет плохо, если эта функция будет утрачена. Как интеграционная модель – это тоже очень важный опыт. Да, много принятых в рамках СНГ решений по тем или иным причинам не выполняются или выполняются не в полной мере. Но я считаю, что этот инструмент имеет будущее. Другое дело, что не нужно преувеличивать его значение.

Кстати, проблемы, которые возникают между отдельными участниками этого процесса, могут решаться в рамках саммитов глав государств СНГ. Это касается и приднестровского конфликта, и проблемы Нагорного Карабаха. Если бы не было взаимодействия в рамках СНГ, то это только усложнило бы процесс поиска решений. Все участники этого процесса находятся в постоянном развитии, они эволюционируют. Политический климат в этих странах меняется, и меняется многовекторно.

– А вам не кажется, что здесь есть какая-то единая закономерность: ни одна из стран – участниц СНГ никак не может перейти на модернизационный в современном западном понимании путь развития?

– У всех этих стран – совершенно разная экономическая история последних 20 лет. При том, что они когда-то были частями единого экономического организма. У всех стран СНГ – разные внутренние источники развития. К тому же сравнивать надо по одноуровневым стандартам. Зачем, например, сравнивать центральноазиатские государства – участников СНГ по стандартам Западной Европы? А вот если сравнивать с другими странами Центральной Азии, то еще неизвестно, кто больше модернизирован.

– И тем не менее что, на ваш взгляд, является некоей точкой кристаллизации интеграционных процессов – технологии, ресурсы, язык, вероисповедание?

– Пока, конечно, прежде всего – ресурсы. Строго говоря, те страны, которые имеют такие ресурсы, они и более успешны, как правило. Технологии пока, к сожалению, в полной мере не играют роль интегрирующего фактора в межгосударственных отношениях. Только – в военно-промышленном комплексе, в некоторой мере.

Я считаю, что в основе интеграционных процессов, в которых и Россия могла бы участвовать, лежат и экономические интересы, и социально-культурные процессы. Ведь как бы там ни было, у нас еще остается единое культурное пространство. Оно, кстати, может исчезнуть. Но пока русский язык является языком межнационального общения. Через него все страны СНГ приобщаются к мировой культуре. Таким образом, существует единое гуманитарное пространство.

– В связи с этим не могу не спросить: Украина будет в НАТО?

– Тренд такой действительно существует еще с 1990-х годов. Но существуют и два условия, которые работают против этого. Первое – сама НАТО не единогласно этого хочет и может; второе – значительная часть населения самой Украины против вступления страны в НАТО.

Что такое НАТО? Это, помимо всего прочего, и право вето для любой страны-участницы. Поэтому, 50 миллионов человек со своей позицией по любому вопросу – это тоже не подарок для НАТО. Хотя вы правы, тенденция идет в одну сторону – НАТО расширяется и расширяется. Позиция предыдущего президента Украины, Виктора Ющенко, была однозначно пронатовская. Он этого и не скрывал, всячески демонстрировал. Я не думаю, что теперь это будет так вопиюще проявляться. Вот другой вопрос: будет ли Украина в Евросоюзе? Я думаю – да. Но когда – не знаю.