Принципы осуществления в СССР государственной монополии на управление наукой

Академия наук долго сопротивлялась «коммунизации», но в итоге все же сдалась. Справа налево: академики Алексей Бах, Абрам Иоффе, Евгений Тарле на Общем собрании АН СССР, 1939 год. Фото © РИА Новости

Одна из самых трагических страниц в истории Российской академии наук – так называемое «дело Академии наук» (1929−1931). Все началось с доноса о хранении в Библиотеке Академии наук в Ленинграде яко­бы не­уч­тен­ных архивных ма­те­риа­лов: подлинных актов отречения от престола императора Николая II и его брата Михаила, до­ку­мен­тов партий эсе­ров и ка­де­тов, а так­же лич­ных бумаг Александра Ке­рен­ско­го, Петра Стру­ве и других членов Временного правительства России.

Сегодня это назвали бы рейдерством

Для руководства академии это не было секретом, эти документы еще в 1926 году обнаружила ко­миссия во гла­ве с академиком Сергеем Пла­то­но­вым, о чем непременный секретарь академии Сергей Оль­ден­бур­г официально до­ло­жил в Москву сек­ре­та­рю ЦИК СССР Авелю Ену­кид­зе. Был даже получен официальный ответ: «Оставить все вплоть до создания Центрального Архива». Казалось бы, формальности соблюдены. Академия заслуживала благодарности за сохранение столь важных исторических реликвий. Но получила совсем иное – уголовное дело.

21 октября 1929 года «комиссия по чистке» академии пригласила Ольденбурга в комнату № 14, где и были обнаружены якобы скрытые от власти архивы. Объяснений не принимали, экстренно собрали Президиум Академии наук СССР и отправили донесение в Москву. Оттуда пришла телеграмма председателя Совета народных комиссаров СССР Алексея Рыкова президенту Академии наук Александру Карпинскому: «Мною получено сообщение председателя комиссии Фигатнера об обнаружении в архивах Академии очень важных с государственной точки зрения документов. Ввиду того, что о существовании этих документов не было доведено до сведения правительственных органов, я считаю необходимым немедленно отстранить академика Ольденбурга от обязанностей непременного секретаря и прошу сессию Академии наметить новую кандидатуру».

На другой день начались аресты работников академии. Делу решили дать огласку, а про­ку­ро­ру РСФСР Николаю Кры­лен­ко поручили при­вле­чь к суду задержанных. Подслед­ст­вен­ные об­ви­­нялись сразу по трем статьям: ст. 78 (со­кры­тие государственных до­ку­мен­тов), ст. 58–6 (шпи­он­ская ра­бо­та), ст. 58–11 (контр­революционная дея­тель­ность).

Из дневника жены Ольденбурга 30 октября 1929 года: «В семь часов вечера Сергей вернулся. И, задыхаясь, сказал: «Отставлен Рыковым...» За ним шли Вернадский, Ферсман, Борисяк, Молас. Он сел за свой громадный письменный стол, зажал голову руками и смотрел вниз. Первым заговорил Вернадский, что тут какое-то недоразумение, что это не может быть, что скоро все выяснится... Эти две ночи мы спали одетые, я приготовила все вещи для тюрьмы».

На посту непременного секретаря Ольденбург пробыл четверть века. О нем говорили: «бессребреник, аскет, добытчик пайков, писчей бумаги, дров и охранных листов для деятелей культуры, заступник вдов и сирот. Академия давно была бы закрыта, если б не он».

«Дело АН» развернулось по революционным правилам политических сысков. Замки взламывались, печати срывались, исторические документы растаскивались. Больше всех забрал Центрархив, что-то придержало для себя ОГПУ, что-то попало в Музей революции. Пополнили свои архивы Институт Маркса и Энгельса, Институт Ленина. Сегодня это назвали бы рейдерством.

Четверка главных обвиняемых

Основной удар был направлен на учреждения, подчиненные академику Платонову, – Библиотеку Академии наук и Пушкинский Дом, где арестовали почти всех сотрудников и опечатали помещения. 12 января 1930 года арестовали Платонова, через две недели взяли академиков Евгения Тарле, Николая Ли­ха­чева, Матвея Любавского, чле­нов-корреспон­ден­тов Юрия Го­тье, Сергея Ро­ж­де­ст­вен­ского, Василия Дружи­нина, Владимира Бе­не­ше­вича, Михаила Богояв­лен­ского, Дмитрия Егорова. Следователи ОГПУ придумали версию создания в академии «Всенародного союза борьбы за возрождение свободной России» с целью свержения советской власти и восстановление монархии «путем склонения иностранных государств и ряда буржуазных общественных групп к вооруженному вмешательству в дела Союза».

Центральной фигурой «дела АН» стал Сергей Платонов, историк, член-корреспондент Императорской АН с 1909 года, академик РАН с 1920 года. Вел он себя под следствием с достоинством, не скрывал: «Я – монархист. Признавал династию и болел душой, когда придворная клика способствовала падению бывшего царствующего дома Романовых» (Брачев В.С. «Дело» академика С.Ф. Платонова // Вопросы истории. 1989. № 5. С. 126–127). Клятвенно утверждал, что к контрреволюционной организации не принадлежал, действиями ее не руководил, денег из-за границы не получал: «Не могу отступить от этих показаний, единственно истинных, под страхом ни ссылки, ни изгнания, ни даже смерти».

Заметить стоит, сам Платонов принял требования новой власти и в истории с выборами в РАН по «партийным спискам» держался в проправительственном крыле. Не помогло.

По написанному ОГПУ сценарию академик Платонов во время научной поездки в Германию вел беседы с зарубежными учеными, побуждая их уговорить президента страны Гинденбурга дать 100-тысячную армию для похода на Ленинград, где Платонов провозгласит и восстановит монархическое правительство.

Скончавшийся до начала следствия давний друг Платонова, академик, москвич, тоже историк Михаил Богословский был «назначен» его сообщником. Обвинение умерших тогда было частым приемом следствия, удобным и легким для доказательств вины покойного.

Академик Евгений Тарле обвинялся в ведении переговоров с Францией, чтобы она предоставила авиацию для поддержки похода немецкой армии. Участником заговора признали и академика Николая Лихачева, одного из крупнейших искусствоведов-собирателей. Поднесенная им царю коллекция икон хранилась в Иконной палате Русского музея. Он состоял в переписке со многими антикварами Европы и Востока, что давало повод обвинить его в преступных связях. Но следователи добились от него немногого: до революции был членом правой организации «Русское собрание», однако после занимался лишь научной работой.

Еще один из арестованных, 70-летний академик-архивист Матвей Любавский не выдержал тяжести унизительных допросов и подписал протокол, где «чистосердечно признал себя активным участником Союза борьбы за возрождение свободной России, ставившего своей целью низвержение советского строя и восстановление в России монархии». Так сложилась четверка главных обвиняемых.

Оправданы посмертно

Ложные признания, очевидные самооговоры вырывали и у других участников процесса. Члена-корреспондента АН СССР, известного византиниста, иностранного члена Страсбургской и Баварской академий Владимира Бенешевича в газетном фельетоне «Под куполом Академии» обвинили в секретной встрече с папой Римским, которому он целовал туфли. Измученный ссылкой в Соловецкий лагерь и напуганный угрозами Бенешевич дал «признание» о своих переговорах в Ватикане. Будто бы папа обещал поддержать заговор Платонова, если православные примут унию. Признание помогло сохранить жизнь. Но в 1937 году его вновь обвиняют в преступлении, теперь за издание книги в фашистской Германии. По статье 24 Устава АН СССР Бенешевича лишают звания члена-корреспондента и через год расстреливают. К «делу» подтянули его сыновей Дмитрия и Георгия, брата Дмитрия. Их расстреляли месяцем позже.

Первыми аре­сто­ван­ными по «делу АН» бы­ли ученые из Ле­нин­гра­да. К ним постоянно добавлялись новые – из Москвы, Харькова, Минска, Свердловска, Симферополя, Тифлиса, Саратова, Твери. Доказательства были шаткие, судебное заседание оттягивалось, дело разваливалось. Но освободить невинных означало признать ошибку получившего широкую огласку дела. К тому же ОГПУ решением «тройки» уже объявило о смертном приговоре 29 человек и даже успело расстрелять шестерых бывших царских офи­це­ров из числа работавших в академии ученых.

Газеты писали об окончательном ударе по Академии наук, общество с нетерпением ожидало, какой будет приговор «главарям». Неужели решатся расстрелять ученых с мировым именем, многим из которых минуло уже 70 лет?

И все же власть дрогнула. Была придумана «комиссия Сольца» (Арон Сольц – профессиональный революционер, противник внесудебных репрессий) с полномочиями пересмотреть поспешные выводы и решения. В итоге по представлению комиссии некоторые обвиняемые были помилованы, кому-то смягчены наказания. Часть следователей, переусердствовавших в «деле АН» и других «делах», привлечены к ответственности, некоторые – расстреляны.

Итог «дела Академии наук»: 82 человека отправлены в ла­геря, 27 – в ссылку. Фамилии непременного секретаря Сергея Ольденбурга и вице-президента РАН Александра Ферсмана значились в списке намеченных к аресту лиц, но вычеркнуты оттуда «жирным красным карандашом». Таким карандашом, как известно, любил утверждать решения Сталин. Академик Тарле спустя два года был освобожден предположительно также Сталиным. Прощать мог только он.

Власть закрыла процесс без излишнего шума. Результат был достигнут. Руководитель «комиссии по чистке» Юрий Фигатнер докладывал: «Сейчас академии в старом виде нет, она сломлена». Позднее, в 1937 году, по обвинению в террористической деятельности он будет расстрелян. Тоже без шума.

Жаль, что сама АН СССР впоследствии даже не предприняла попыток по пересмотру «дела АН», инициатива в этом вопросе принадлежала либо самим пострадавшим, либо их родственникам. Да и с реаби­ли­тацией невинно пострадавших не спешили, она началась лишь в 1966 году. Все участники репрессий оправданы. Но почти для всех реабилитация, увы, была посмертной.

Чрезвычайное собрание

«Дело Академии наук» обозначило высшую точку кипения репрессий не только против академической, но и в целом против советской науки. Академия еще вяло сопротивлялась власти, но уже была сломлена и на десятилетия потеряла дарованное Петром I право «сама себя править». Удары по академической независимости продолжали наноситься методично и непрерывно, усмирение науки продолжалось.

На ключевую распорядительную должность непременного секретаря АН СССР вместо Ольденбурга назначили бывшего ректора МГУ, «красного профессора» Вячеслава Волгина. Далекий от науки, но близкий к власти, он стал образцом административной карьеры ученого. Даже степень доктора исторических наук ему была присвоена в январе 1934 года, когда он уже был не просто членом АН СССР, а одним из ее руководителей.

Парадоксально, но, прежде чем попасть в академики, историк-марксист Михаил Покровский призывал эту самую Академию наук ликвидировать как пережиток. 

Продвинул Волгина в члены РАН недавно избранный академиком историк-марксист Михаил Покровский. Он назвал его «выдержанным историком-марксистом», создавшим свою научную школу (к тому времени у Волгина было лишь 11 публикаций). Отборочная комиссия сразу же включила Волгина в список безальтернативного баллотирования, несмотря на то что ему противостояли двое достойных кандидатов – Дмитрий Егоров и Николай Лукин.

В феврале 1931 года состоялось закрытое чрезвычайное собрание АН СССР, которому предстояло утвердить изменения в Уставе АН СССР. Власть потребовала включить в него пункт о том, чтобы «члены академии лишались своего звания постановлением общего собрания, если их деятельность направлена во вред Союзу ССР». По этому пункту впоследствии пострадало немало академиков.

В день проведения собрания трое академиков уже были под арестом по «делу АН», но еще без приговора. Ведущий собрание Волгин информировал участников о якобы установленной в ходе следствия вины и предложил их исключить. Тем самым академию заставляли своим решением как бы санкционировать «дело АН» и осудить еще не осужденных. Решительно возразил лишь президент Карпинский, заметивший, что новый параграф об исключении членов внесен в Устав правительством без ведома академии и различие мнений естественно в научной среде, для чего и создана академия. Еще прозвучали реплики академиков Андрея Архангельского и Алексея Крылова, но дискуссии не получилось.

Далее читаем по стенограмме: «Волгин: «Тогда позвольте поставить вопрос на голосование в такой форме: кто против того, чтобы перечисленных мною членов из состава академии исключить? Позвольте спросить все же, кто против моего предложения? (Нет.) Воздержались? (Нет.) Позвольте считать, что решение общего собрания принято единогласно».

Чрезвычайное собрание 1931 года стало тревожным набатом для академии, теперь власть могла не только назначать академиков, но и убирать неугодных. Еще одно дарованное Петром I право «при той академии остаться по смерть» оказалось стерто и отброшено. Академия вновь смирилась, хотя недовольство навязанным ей «правом» исключать своих членов по принуждению власти получило огласку и было воспринято в обществе негативно.

Власть снова взорвалась. Газета «Ленинградская правда» опубликовала статью «Контрреволюционная вылазка академика Карпинского». В ответ президент академии в очередной раз сделал заявление об отставке. Конфликт приобретал нежелательное общественное звучание, выходил на высокий уровень.

25 февраля 1931 года было срочно проведено заседание Политбюро ЦК ВКП(б), на котором Сталин предложил признать статью ошибкой, отставку Карпинского не приняли, чтобы не возмущать мировое общественное мнение. На том же заседании было реформировано руководство Президиума Академии наук, вице-президентами назначены Глеб Кржижановский, Николай Марр, Владимир Комаров, непременным секретарем – Волгин. Тем самым власть обозначила принципы государственной монополии на управление наукой, которым отныне пришлось следовать академии.

Такие «дела»

Повиновение достигалось с помощью возраставшего числа репрессий. Поводы придумывались разные: политические, уголовные, религиозные. В конечной стадии ОГПУ умело подводило их под статью «контрреволюционная деятельность».

В сентябре 1930 года почетный член АН СССР, президент Московского математического общества Дмитрий Егоров был арестован по «делу «катакомбной церкви» (собирательное название представителей российского православного духовенства, находившихся на антисоветских позициях).

Вслед за ним началась публичная политическая травля еще одного математика, академика Николая Лузина, которого обвинили в создании «национал-фашистского центра» и получении инструкций непосредственно от Гитлера. Обвинения были настолько абсурдными, что влиятельный академик Петр Капица направил председателю Совета народных комиссаров Вячеславу Молотову гневное письмо: «Статья в «Правде» меня озадачила, поразила и возмутила… Когда-то арестовали Лазарева, прогнали Сперанского, а теперь обрушились на Лузина». Письмо было размножено в 16 экземплярах для членов Политбюро ВКП(б) и обсуждено вместе с другими письмами в защиту Лузина. После этого Сталин разрешил передать дело на рассмотрение академии. Там «дело Лузина» закрыли, он остался членом академии, ему «дали возможность исправиться».

Тогда же арестовали академика Дмитрия Прянишникова, а по «делу Промпартии» забрали членов-корреспондентов Михаила Кирпичева и Евгения Шпитальского. Кого-то выпускали досрочно или заменяли тюрьму ссылкой, главное было навести страх в академической среде.

В 1933 году появилось «дело славистов». Иногда его называли «марризм», по имени академика и вице-президента АН СССР Николая Марра. Конъюнктурно, в угоду революционной эпохе он предложил псевдонаучную теорию происхождения и «классовой сущности» языка. Теория пользовалась поддержкой сторонников классового подхода в науке, в том числе наркома просвещения Анатолия Луначарского и его заместителя Покровского. Ректор МГУ, а впоследствии генеральный прокурор СССР Андрей Вышинский даже требовал внедрения «марризма» в преподавание. В научной среде, напротив, были ее противники. (Некоторые даже высказывали сомнения в психическом здоровье автора.)

Научную дискуссию превратили в политическую, а затем в уголовную. Спустя год «дело славистов» переквалифицировали в «дело Российской национальной партии». Следствие утверждало, что она была создана по прямым указаниям «заграничного русского фашистского центра», возглавляемого князем Н.С. Трубецким (известный лингвист и философ, теоретик евразийства), и ставила целью свержение советской власти, планировала диверсии и убийство председателя Совнаркома Молотова.

«Сталин умер. Вы свободны»

От репрессий не убереглись и академики, избранные по «партийным спискам». Директора Института Маркса и Энгельса Давида Рязанова продержали в академиках лишь два года. Он был из числа старых большевиков и порою позволял себе вольности. Еще в 20-х годах после одной из дискуссий Рязанов простодушно сказал Сталину: «Брось, Коба, не ставь себя в глупое положение. Все прекрасно знают, что теория не твоя сильная сторона». Сказанная в кулуарах фраза разошлась в партийной среде, ее со скрытой усмешкой передавали по ближайшему кругу. А когда Рязанов и позднее продолжил утверждать, что ставить Сталина на одну доску с Марксом или даже с Лениным «просто смешно», с ним быстро разобрались. В марте 1931 года Рязанова арестовали и исключили из академии, в январе 1938 года – расстреляли.

У самого титулованного из «партийных» академиков Николая Бухарина судьба сложилась не лучше, хотя тот и вовсе числился в друзьях Сталина. История его падения длинная, но началась она с заявления Сталина на апрельском, 1929 года, Пленуме ЦК: «Вчера еще личные друзья, теперь расходимся с ним в политике». Вначале с Бухариным хотели обойтись по-хорошему, предложили почетный, но всегда неблагодарный пост наркома просвещения. Бухарин умолял Политбюро ЦК не назначать его на Наркомпрос. Пришлось голосовать. Климент Ворошилов вспоминал: «Я поддержал его в этом, поддержало еще несколько человек, и большинством в один голос (против Кобы) мы провели его».

По просьбе самого Бухарина его утвердили в тихой должности начальника Научно-технического управления ВСНХ («Техпроп»). Позднее «отказавшегося покаяться» Бухарина обвинили уже по полной. В мае 1937 года на общем собрании Академии наук Николай Бухарин был исключен из числа действительных членов и из состава Президиума АН СССР. В марте 1938 года его расстреляли на полигоне «Коммунарка» Московской области, там же он и похоронен. К слову, там же рядом с ним лежит «оказавшийся немецким шпионом» нарком просвещения Андрей Бубнов. А годом ранее было арестовано все руководство Наркомпроса, кроме Надежды Крупской.

С 1920-х годов и на многие десятилетия не было ни одного момента, когда бы в лагерях, тюрьмах или ссылке не находился кто-нибудь из академиков или членов-корреспондентов АН СССР. От ученых ждали не столько открытий и достижений, сколько преданности власти.

Подводя итог историческому экскурсу в историю развития академической науки России в первой половине ХХ века, нетрудно заметить, что она все годы шла под звуки расстрелов и репрессий. Пока на всю страну не прозвучало: «Сталин умер. Вы свободны».