http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=1b8ff760-c0d7-48fc-897b-8288d3097dd8&print=1© 2024 Российская академия наук
Ситуация в мировой экономике далека от равновесной – на грани стагнации производство во многих странах Европы, не преодолён финансовый кризис еврозоны, с трудом удалось избежать технического дефолта США. Как России защитить свои интересы в условиях глобальной нестабильности, используя международные институты? Что нужно сделать для развития интеграции в рамках Евразийского экономического сообщества? Своим мнением с STRF.ru поделился советник Президента России академик РАН Сергей Глазьев.
Сергей Юрьевич, как отразились на России кризисные процессы в мировой экономике?
– Они выразились в жестоком падении ВВП и промышленного производства, особенно машиностроения, в обвале фондового рынка в 2008–2009 годах. До сих пор последствия этого кризиса в части инвестиционной активности у нас не преодолены. Более того, очевидны новые угрозы, которые проявляются в колоссальном оттоке капитала из России, достигшем в 2012 году рекордных величин – более 100 миллиардов долларов. То есть нарастающая глобальная нестабильность очень сильно и непосредственно влияет на состояние российского финансового рынка, торговли и через них – на другие сферы экономики.
Какие предложения по реформированию международных финансовых институтов могут быть реализованы с учётом председательства России в «Группе двадцати» (G20) c 1 декабря 2012 года?
– Вопросы формирования повестки G20 – это всегда компромисс между тем, что хотелось бы обсудить, и тем, о чём удастся договориться. Насколько я понимаю позицию нашего руководства, назревшая необходимость – поставить многие вопросы ребром, например отсутствие дисциплины финансовых эмитентов мировых валют. Денежные власти США, Евросоюза, Японии и Великобритании спокойно объявляют о безлимитном и неограниченном во времени количественном ослаблении валют – скупке активов за счёт запуска «печатного станка». Их балансы выросли за последние пять лет в три раза. Так, Федеральная резервная система США объявила о дополнительной эмиссии до 85 миллиардов долларов в месяц под отрицательный процент в реальном выражении и при соответствующем приросте госдолга.
У ФРС США до сих нет никакого аудита. Это совершенно скандальная тема, потому что наш Центральный банк регулярно проходит аудит; другие уважающие себя страны также проводят аудит своих центральных банков. Непрозрачность и безответственность эмитентов мировых валют – главная причина финансовых кризисов – остаётся за рамками обсуждений, хотя изначально G20 собиралась, чтобы поговорить именно о прозрачности глобальной финансовой системы. Отмечу также безответственность рейтинговых агентств, которые не отвечают за качество своей работы и скрывают свои методики.
Иначе говоря, мировой финансовый рынок по-прежнему находится в тумане, отсутствуют правила игры эмитентов мировых валют, которые делают то, что хотят, получают гигантские сверхприбыли и пытаются убедить всех остальных участников рынка, что это нормально и ничего предпринимать не надо. Такая позиция чревата рецидивами, и колоссальный рост эмиссии «большой четвёрки» мировых валют (доллара, евро, йены и английского фунта) не может не вызывать сегодня беспокойства при отсутствии каких-либо барьеров движению спекулятивного капитала.
Ясно, что эти вопросы наши партнёры, особенно американские, скорее всего, не захотят даже обсуждать. Поэтому, о чём именно удастся договориться «Группе двадцати», в значительной степени зависит от экспертов, которые готовят повестку. Хотелось бы, чтобы на сентябрьском саммите в Санкт-Петербурге был прорыв. А для того чтобы он состоялся, может, и не стоит искать консенсуса во всём. Бывает, что уже сама постановка вопроса гарантирует какой-то ответ. Отсутствие ответа – это тоже ответ.
Открываются ли дополнительные возможности для экспорта высокотехнологической продукции с присоединением России к ВТО?
– Как известно, вся нормативная система ВТО настроена на защиту интересов передовых стран. Во-первых, это соглашение по интеллектуальной собственности, которое мы обязаны были соблюдать и до ВТО, но с вступлением в организацию оно стало частью нормативной системы Таможенного союза. Понятно, что в балансе международной торговли объектами интеллектуальной собственности мы довольно сильно проигрываем, выплачивая гигантские суммы за лицензии и при этом не импортируя то, что нам нужно. Здесь ВТО – скорее барьер, чем плюс. А производить свою высокотехнологическую продукцию без иностранных технологий мы можем в весьма ограниченных объёмах. И ВТО тут не помогает и не мешает – на такую продукцию, как правило, нет ограничений. На высокотехнологических рынках действуют в основном тарифные ограничения, связанные с сертификацией техники. В мире господствует правило взаимности: мы сертифицируем вашу технику в той мере, в которой вы – нашу. Так что серьёзных последствий для конкурентоспособности российской высокотехнологической продукции на мировом рынке от вступления в ВТО я не вижу.
Какие меры адаптации российской промышленности к правилам ВТО вы считаете первоочередными?
– Первоочередной мерой должно стать наращивание механизма долгосрочного кредитования производственной сферы, особенно машиностроения – от трёх до пяти лет. Это означает многократное повышение мощности банков развития, для чего нам надо перестроить систему денежно-кредитной политики, организовать рефинансирование институтов развития напрямую из Центрального банка. Кроме того, ЦБ должен наконец перейти к долгосрочному рефинансированию коммерческих банков под спрос на деньги со стороны производственных предприятий. На сегодняшний день западные страны, обладающие монополией на «печатный станок», имеют огромное конкурентное преимущество, безгранично черпая кредитные ресурсы. Это явное нарушение принципа равенства конкурентных условий, но поскольку ВТО не регулирует денежную политику, мы должны вышеназванными инструментами пользоваться. Пока же меры ЦБ замыкаются на краткосрочные задачи поддержания ликвидности.
Есть и «дежурный» набор защитных мер, которые разрешены ВТО, включая компенсационные пошлины. Они могут вводиться в отношении импорта товаров, при производстве и экспорте которых используются субсидии. Ими активно пользуются США и Евросоюз в части поставок продовольствия. Надо шире применять нормы технического регулирования для защиты своих интересов, отстаивать свои требования к качеству импортируемой продукции.
Важное направление – полномасштабное использование разрешённых ВТО субсидий, прежде всего субсидий на научные исследования и разработки.
Единое экономическое пространство России, Беларуси и Казахстана существует уже год. Каков главный позитивный результат интеграционного процесса – во взаимной торговле, производственной кооперации, развитии научных связей?
– Пока из этих направлений особенно заметен рост взаимной торговли, правда, в 2010-м он был существенно выше (40%), чем в 2011-м (10%). Это связано с насыщением рынка, с тем, что сработал первый эффект отмены в 2010 году таможенной границы. Теперь центр тяжести углубления интеграции должен переноситься на развитие кооперации. Это потребует денег и времени, но без этого мы не сможем дальше поддерживать опережающий рост взаимной торговли и насыщать наше Единое экономическое пространство реальной тканью сотрудничества.
Развитие научных связей – часть кооперации в научно-технической сфере. В основном оно пока сводится к взаимодействию академий наук, что очень важно, но явно недостаточно. Я бы сделал упор на развитии производственной кооперации, которая вытянет все остальные параметры сотрудничества – взаимную торговлю, научную кооперацию, обмен кадрами. Если мы сумеем дать импульс восстановлению и развитию кооперационных связей, это будет означать выход Единого экономического пространства на устойчивую траекторию роста.
Как продвигается создание евразийской инновационной системы? Что уже сделано для гармонизации законодательства в сфере инновационной деятельности, развития инновационной инфраструктуры и поддержки инновационного предпринимательства государств – членов ЕврАзЭС?
– Межпарламентской ассамблеей ЕврАзЭС подготовлен модельный закон «Об инновациях». Кроме того, действует ряд общих установок на развитие научно-технического сотрудничества и подъёма инновационной активности, которые мы пытаемся реализовать через созданный ещё в 2009 году Центр высоких технологий ЕврАзЭС. В рамках этого центра идёт работа по оценке и продвижению инновационных проектов с высоким потенциалом сотрудничества. В декабре 2012 года получено подтверждение соответствующих структур Беларуси, Казахстана и России о создании Центра инновационных технологий ЕврАзЭС, который будет специализироваться на продвижении инновационных проектов с интеграционным эффектом.
Повлияет ли на конкурентоспособность российской экономики принятие закона «О государственном стратегическом планировании», проект которого прошёл первое чтение в Госдуме?
– Всё зависит от того, какое содержание будет в конечном счёте у этого закона. В своё время, когда мы работали над законопроектом и готовили предложения от научного сообщества, предполагалось, что он определит не только технологию стратегического планирования, но и субъектов этого процесса, обеспечит широкое участие научных и деловых кругов в обсуждении и формировании приоритетов экономического развития. Но, к сожалению, законопроект после пяти лет блуждания в разных министерствах превратился в инструкцию по межведомственному согласованию плановых документов. Странно, что роль Президента России свелась в нём к методологическим установкам, в то время как глава государства не может не играть ключевой роли в определении стратегии развития страны. Так что над этим документом придётся ещё поработать, чтобы восстановить его изначальный смысл.
Удастся ли, на ваш взгляд, развернуть международную систему стратегического планирования глобального социально-экономического развития?
– Этот вопрос было бы интересно обсудить на G20, потому что есть определённый опыт, в том числе у Организации Объединённых Наций. Правда, в 1990-е годы многое из того, что было сформировано в рамках ООН по глобальному прогнозированию и планированию, исчезло к сегодняшнему дню. Неожиданность глобального финансового кризиса представляется мне очевидным следствием развала системы стратегического прогнозирования и планирования не только на национальном, но и на глобальном уровне. Если бы такая система, создававшаяся в ООН со времён Василия Леонтьева и Станислава Меньшикова, который продолжил эту работу, сохранилась, то обвал мировой финансовой системы в 2008 году не был бы столь катастрофичным.
Поэтому на G20 стоит поднять такую тему, попытаться восстановить систему долгосрочного прогнозирования в рамках ООН и крупных стран, создать какой-то механизм взаимодействия, чтобы выработать общее видение приоритетов глобального развития.