АКАДЕМИК ЮРИЙ ОГАНЕСЯН: «ВСЕГДА ПОМНИТЕ, ЧТО ВЫ КАТЕГОРИЯ А1, КАК И ВАШ ЭКСПЕРИМЕНТ»

http://93.174.130.82/digest/showdnews.aspx?id=189bbe6a-2967-4149-933b-c719a1c08976&print=1
© 2024 Российская академия наук

В Москве в Центральном доме ученых РАН состоялась торжественная церемония присвоения наименований 114-му и 116-му элементам таблицы Менделеева. Элементы с номерами 114 и 116 впервые синтезировала группа ученых Лаборатории ядерных реакций имени Флерова Объединенного института ядерных исследований (ОИЯИ) под руководством академика Юрия Оганесяна.

В мае нынешнего года Международный союз теоретической и прикладной химии (IUPAC) принял предложения, внесенные первооткрывателями в декабре 2011 года, присвоив 114-му элементу наименование «флеровий», а 116-му «ливерморий» и закрепив за ними химические обозначения Fl и Lv. Флеровий получил название в честь Георгия Николаевича Флерова. Ливерморий было предложено назвать в честь Ливерморской национальной лаборатории им. Лоуренса (город Ливермор, штат Калифорния). Его ученые уже более 20 лет участвуют в экспериментах по синтезу новых элементов, проводимых в Дубне

— Здорово, что имя Георгия Николаевича Флерова увековечено в таблице Менделеева. А вам не кажется, что роль Флерова в развитии российской науки, в истории нашего атомного проекта вообще несколько недооценена?

— Давайте с самого начала. Родом он из Ростова-на-Дону, как и я, кстати. В 1930-м окончил девятилетку. Поехал в Питер, поступил на «Красный путиловец» техником-электриком, от завода получил направление в политехнический. Прямо напротив — Физико-технический институт. Думаю, и политехнический им был выбран не случайно. Экономия — гордился тем, что перезимовал без пальто. В Физтехе же он попал в лабораторию Курчатова, который был старше его на десять лет. Эта разница осталась на всю жизнь — Флеров всегда относился к Курчатову как к человеку, который старше и мудрее. В 1939-м Курчатов поручил Флерову и Константину Петржаку заняться спонтанным делением урана. Мне до сих пор непонятно, что двигало Курчатовым. Ведь Бор и Уиллер уже сделали расчеты, которые опровергали возможность зафиксировать такое явление экспериментально. Но Курчатов почему-то верил, что спонтанное деление урана можно будет зарегистрировать. Интуиция.

— Может, просто разведка что-нибудь принесла из-за океана?

— Какая разведка! Тогда еще вся наука о ядре была открытой. Просто в питерской физике был в то время невероятный подъем: школа Абрама Федоровича Иоффе расцвела пышным цветом — Харитон, Семенов, Арцимович, Алиханов, Курчатов… Это какое-то русское чудо. Короче говоря, ребята зарегистрировали спонтанное деление урана и сделали доклад на ученом совете Физтеха. Встречены были полным скепсисом. Умудренные члены совета говорили примерно так: ну ладно, молодым людям хочется прославиться, они думают, что сделали великое открытие. Они, может, и не знают, что есть космические лучи, которые и делят уран. Но Курчатов-то куда смотрит?

И вот тут — я об этом всегда говорю с восхищением — они не опустили рук и спорить не стали, а написали письмо наркому путей сообщения Кагановичу, в чьем подчинении было московское метро. Попросили выделить им маленькую каморку на станции метро «Динамо», на тот момент самой глубокой в Москве, чтобы повторить там опыт, — ведь на глубине 36 метров поток космических лучей примерно в сто раз меньше, чем на поверхности. Каморку им выделили, днем они бегали по Москве, а с часа ночи до пяти утра, когда поезда не ходили, проводили свои измерения. Эффект полностью повторился. Так было открыто спонтанное деление урана.

— Написали маленькую, буквально в два предложения заметку и послали ее в американский журнал Physical Review.

Потом война, Флеров пошел записываться в ополчение. Лейтенант в военкомате сказал: «Ну пошлю я вас на фронт, вас сразу убьют. Давайте мы вас лучше поучим три-четыре месяца. Потом вас все равно убьют, но хоть какая-то польза будет». Юмор военного времени. Его направили в Йошкар-Олу учиться на техника по обслуживанию самолетов. Самолеты он там, конечно, обслуживал, но деление урана из головы не выходило. И он пишет письмо Сталину.

— Самого письма, написанного его рукой, я не нашел. Кажется, я его даже видел в 1-м отделе, когда начал работать в Институте атомной энергии. Но текст я читал уже в машинописи. Да он не одно письмо написал! В музее нашей лаборатории еще одно хранится. «Дорогой Иосиф Виссарионович! Я вам пишу уже в третий раз…» На такое способен все-таки только очень молодой и очень уверенный в себе человек: мол, третий раз пишу, почему ответа нет?!

Потом фронт. К зиме стало уже окончательно понятно, что эта война — схватка моторов, война умов. Немцы сделали танк «Тигр». Вообще-то не бог весть что, но он наводил на наших бойцов панический страх. Фашистов же в ужас приводили катюши.

— Кстати, первой батареей катюш командовал капитан Флеров. Не родственник случайно?

— Нет, однофамилец, чистое совпадение. Но символическое.

— Он писал ему, что есть реальная возможность создать урановую бомбу, которая будет гораздо мощнее всех существующих видов оружия. Писал, как эта бомба будет устроена: заряд должен состоять из двух половинок, которые в момент соединения образуют критическую массу и вызовут выделение колоссальной энергии. Флеров писал даже, кого следует привлечь к проекту, называл Курчатова, Александрова, Петржака. Он стратегически, масштабно мыслил — совершенно поразительно для своего возраста. Курчатов и Александров в это время на Черноморском флоте занимались размагничиванием кораблей. Петржак воевал на Карельском перешейке. Получал ли Сталин эти письма? Скорее всего нет, они попадали, вероятно, к тогдашнему председателю комитета обороны Кафтанову, в последующем министру высшего образования СССР.

Объединенный институт ядерных исследований (ОИЯИ) был создан в марте 1956 года. Тогда представители правительств одиннадцати стран-учредителей подписали в Москве cоглашение об объединении научного и материального потенциала для изучения фундаментальных свойств материи. В феврале 1957 года ОИЯИ был зарегистрирован ООН. Сегодня институт, который находится в Дубне, в 120 км от Москвы, — всемирно известный научный центр теоретических и экспериментальных фундаментальных исследований, разработки и применения новейших технологий. В ОИЯИ были синтезированы все трансурановые элементы Периодической системы Менделеева, открытые в СССР и России, и повторен синтез большинства трансурановых элементов, открытых в других странах. Членами ОИЯИ являются 18 государств.

— А когда в СССР стало известно, что американцы уже работают над атомной бомбой?

— Историки пишут, что это стало ясно после Тегеранской конференции 1943 года, когда Рузвельт сказал Сталину, что в США создано новое необычайно мощное оружие, и Сталин якобы не обратил на эту информацию никакого внимания. Но, вернувшись в Москву, он поднял всех на ноги и потребовал детального отчета. Однако Флерова отозвали с фронта в январе 1942-го, так что работа над советским атомным проектом началась, по всей вероятности, еще до Тегерана.

— В Америке все шло уже полным ходом, и советская разведка, как мы знаем, следила за опытами Ферми и Оппенгеймера.

— Не думаю, что все было так, как это преподносится сегодня. В 1989 году широко отмечалось 50-летие открытия деления урана. Флеров еще был жив, он ушел годом позже. Я уже стал директором лаборатории, он — почетным директором. Я говорю ему: «Георгий Николаевич, а давайте поедем на конференцию в Америку!» Ведь он в Америке никогда не был, его никуда не выпускали. А тут Горбачев, новые времена. И мы отправились в Вашингтон. Там Флерову надо было делать доклад, мы этот доклад вместе готовили, он его читал, я переводил. Мне кажется, что это был самый интересный доклад в его жизни. На сцене сидели все руководители атомных проектов из США, СССР, Канады, Франции. Наблюдал, как они смотрели друг на друга — видели друг друга впервые, и все были немного шокированы.

И вот что важно. Доклад Георгия Николаевича кончался словами: «А потом началась война». Он ни слова не сказал о том, что было после войны, но очень подробно рассказал о том, как в Советском Союзе до войны развивалась наука, которая легла в основу атомного проекта. И всем было абсолютно ясно: наши физики и химики прекрасно знали не только научные (выбор изотопа урана-235, его критическая масса, число вторичных нейтронов и др.), но и многие технические решения (степень обогащения исходного материала, динамика цепной реакции, процессы горения и пр.), лежащие в основе создания ядерного оружия.

Поэтому когда начинают рассказывать, как мы где-то что-то украли, я всегда уточняю: может, разведка и «добыла» что-то о технологии, о деталях, но принципиально все было ясно нашим физикам еще до войны. Эти «выпускники школы Иоффе» были очень хорошо подготовлены, они были сильнее и динамичнее своих западных конкурентов, просто война спутала все карты. И совершенно не случайно, что в создании водородной бомбы наши были уже первыми. Я думаю, что муссирование темы «украденных атомных секретов» не делает нам чести. Знания в этом деле были нужны никак не менее.

— Но вот достигнут военный ядерный паритет. Где Флеров?

— Флеров получил звание Героя Социалистического Труда, был избран членкором Академии наук, стал известным ученым. Но дальше — за что я его всегда очень уважал — он оружейным делом заниматься не захотел.

— Почему? Некоторые его коллеги по три звезды получили.

— Хотел вновь заняться фундаментальной наукой. Курчатов отнесся к этому с пониманием, он помогал Георгию Николаевичу в становлении нового направления — физики тяжелых ионов.

— Я окончил МИФИ. Тогда он назывался Московским механическим институтом. Туда была подтянута сильная профессура, мы получали, по сути, двойное образование — университетское и политехническое. Известнейшие физики читали нам лекции. А деканом был Иван Петрович Бахметьев, кандидат филологических наук.

— Да. А математику нам читал Васильков, прекрасный пианист. Атмосфера была несколько необычная. С одной стороны, секретность, система пропусков. А с другой — это ж здание бывшего Вхутемаса. И там сохранился большой зал, где работали художники, приходили натурщицы. К последнему курсу я женился, жена окончила консерваторию по классу скрипки, ее оставили в аспирантуре, и я попросил подыскать мне работу в Москве. Меня направили в Институт атомной энергии, к Курчатову. Начальник отдела кадров сказал: подождите, сейчас с вами побеседуют. Пришел Будкер, устроил мне капитальный экзамен на полтора часа. Сказал «я вас беру», зашел к кадровику. И слышу, как за дверью они орут друг на друга. Выходит из кабинета весьма возбужденным, бросает мне на ходу «я еще с этим разберусь!» и убегает. А кадровик говорит мне: «Вы, молодой человек, подождите, сейчас придут еще беседовать с вами». Пришел Флеров со своим замом. Экзаменов Георгий Николаевич не устраивал: «Откуда вы? Каким видом спорта занимаетесь? Чем увлекаетесь — живопись, театр? Ну хорошо, мы вас берем».

— Я слабо тогда ориентировался в том, что происходило в институте. Но знал, что построен новый линейный ускоритель протонов. Потом вдруг выяснилось, что ускоритель запускать не будут. Со слов Флерова, этому предшествовал такой разговор Курчатова с Будкером: «Андрей! Что ты будешь делать на этом ускорителе?» Будкер резонно отвечает, что американские физики ведут исследования лишь до 7 МэВ, а у нас 10 МэВ. «Так ты что, так и будешь всю свою молодую жизнь ставить точки на графиках от 7 до 10 МэВ? Давай-ка в Новосибирск. Там вольготно, там масштаб», — продолжает Курчатов. И ведь именно там, в Новосибирске, Будкер и стал Будкером.

- Курчатов очень интересовался нашими исследованиями, приходил иногда даже по ночам к нам на ускоритель. Но в Москве строить крупные ядерные установки уже было запрещено. «В Новосибирск? Далековато. Давайте в Дубну», — говорит Курчатов. Некоторые коллеги из Москвы уезжать не хотели. Отправили меня к Курчатову: ты молодой, тебе терять нечего. Я пришел, говорю: «Игорь Васильевич, почему вы нас из Москвы выселяете?» — «Кто вас выселяет?» — «Все говорят, куда-то на Волгу нас отправляют». Он мне говорит: «Вы, друзья, не дурите. Езжайте — там вам будет вольготней». Вернулся в лабораторию, докладываю своим: «Борода говорит, там будет вольготнее». И мы ехали в Дубну, зная, что там уже строится новый ускоритель тяжелых ионов, чуть ли не самый большой в мире.

— Флеров видел какую-то практическую пользу от своих тяжелых ионов?

— В свое время для ядерного оружия понадобилось сделать искусственный элемент плутоний. Но это 94-й элемент таблицы Менделеева. А что там за 95-й, 96-й? А каков 100-й? Неужели не интересно это узнать, где пределы материального мира?

— Понимаю, что есть чисто человеческое любопытство: попробовать сконструировать то, что самой природой не создано. Но зачем?

— До 60-х годов считалось, что все закончится элементами первой сотни. Переход через ступень 100-го элемента оказался роковым, время жизни этого ядра оказалось меньше микросекунды, оно делилось на два осколка значительно раньше, чем успевало захватить нейтрон. Цепочка оборвалась! Но можно ли что-нибудь придумать, чтобы продлить ее? Все ядерщики мира об этом думали.

— За что шла конкуренция на этот раз, что виделось за этим сотым элементом?

— Менялось представление о границах и формах материи. Появилась гипотеза о возможном существовании сверхтяжелых элементов. Предсказывалось, что вслед за известной областью, где время жизни элементов стремится к нулю, может возникнуть некий новый остров стабильности, состоящий из сверхтяжелых элементов. Крупнейшие лаборатории мира кинулись его искать, но эксперименты успеха не приносили. Отрицательный результат всегда имеет двойное толкование: либо ты не дотянулся, либо предмета поиска не существует. Но если ищут в разных местах и разными методами, то отрицательный результат скорее всего означает, что сверхтяжелых элементов просто не существует. И потому 15 последних лет прошлого века прошли под знаком устойчивого пессимизма.

— А мы решили, что скорее всего не дотянулись. И начали искать другие пути. Нашли более эффективную реакцию, приводящую к образованию сверхтяжелых элементов. Технически этот метод оказался более трудным, но дал возможность выйти из тупика. В 2000 году мы впервые наблюдали распад сверхтяжелых элементов с атомными номерами 114 и 116. Их периоды полураспада оказались в тысячи раз (а их дочерних продуктов в сотни тысяч раз) больше, чем у полученных ранее изотопов 110-го и 112-го элементов. Мы вышли на остров стабильности.

— И что, этот новый мир сильно отличается от привычного?

— Один пример. В 2007 году был проведен эксперимент по исследованию химических свойств 112-го элемента, коперникума. Согласно периодическому закону Менделеева он должен быть аналогом ртути. Но по мере продвижения к сверхтяжелым элементам скорость электронов на внутренней орбите начинает возрастать как квадрат атомного номера. У 112-го скорость расположенных вблизи ядра электронов уже близка к скорости света — это значит, что химически он должен быть гораздо менее активным, чем ртуть, его свойства как бы сдвигаются в сторону благородных газов. Эксперимент подтвердил, что коперникум — несомненный родственник ртути. Но это благородный металл. И при комнатной температуре он будет находиться в газообразном состоянии.

Как только мы начнем систематические исследования на большом количестве атомов, проявятся и другие, самые неожиданные свойства сверхтяжелых элементов. Уже решено создать в Дубне отдельную лабораторию, «фабрику» сверхтяжелых элементов. Она должна вступить в строй через четыре-пять лет.

— Почему имя Флерова вы приберегли именно для 114-го? И как вообще происходит присвоение имен новым элементам таблицы Менделеева?

— Именно 114-й элемент символизировал остров стабильности сверхтяжелых элементов. А названия присваивает Международный союз чистой и прикладной химии (IUPAC). Номенклатурная комиссия спрашивает авторов, какое название они хотели бы дать новому элементу, но не факт, что оно будет принято автоматически. Символ элемента должен быть удобен для написания химических формул, быть не похожим на уже существующие символы, легко произноситься на всех языках стран — членов IUPAC, не вызывать политических ассоциаций.

— У меня сразу вопрос насчет курчатовия — почему это имя, предложенное вами для 104-го элемента, не было утверждено?

— По слухам, номенклатурная комиссия тех лет была не склонна вводить в таблицу Менделеева имена ученых, тесно связанных с созданием ядерного оружия, руководителей атомных проектов — Гейзенберга, Боте, Оппенгеймера, Теллера. Попал в этот список и Курчатов.

— Да, видимо, Георгий Флеров и в самом деле был очень дальновидным человеком! Но ведь вам предстоит еще предлагать названия другим элементам, которые вы создали. Вы уже святцы составили?

— Был бы рад один из элементов назвать в честь Георгия Антоновича Гамова.

— Как бы наши не начали возражать — эмигрант ведь, невозвращенец.

— Этот невозвращенец, как вы изволили заметить, прежде всего гениальный человек. Он окончил Ленинградский университет, был учеником Абрама Федоровича Иоффе. Именно он придумал так называемую капельную модель ядра, создал теорию альфа-распада, в астрофизике сформулировал «теорию горячей Вселенной» (есть в этой науке постоянная Гамова), в биологии — идею генетического кода. Я много раз слышал от людей старшего поколения, что он должен был бы получить не одну Нобелевскую премию.

— Скажите честно, вам при ваших финансовых проблемах не обидно смотреть на «Сколково»? Туда ведь закачиваются миллиарды долларов.

— Конечно, это не самое эффективное использование средств. Но если это сделано с искренним желанием помочь науке — пусть хоть так. Потом подправят. Уже хорошо то, что деньги эти выделены на науку и образование, а не уйдут в песок.

— А вы как выкручивались в самые тяжелые времена?

— Когда было очень тяжело — мало того что зарплата с перебоями, так еще электроэнергию ограничивали, — я внушал своим коллегам: ну ничего, есть ведь страны, в которых нет таких ускорителей. Но и там занимаются наукой, придумывают эксперименты. Подавайте свои предложения, мы отправим их в крупнейшие мировые центры. Но помните: чтобы наши заявки были приняты, они должны получить высший приоритет, называется А1. Подали пять заявок, четыре из них получили А1. Сейчас проблема уже в другом — как вообще заполучить молодых специалистов.

— Случалось и так, что из бюджета брали деньги на покупку жилья по рыночным ценам. Нам говорили: не имеете права. На что я отвечал: «А вы меня под суд отдайте! Как он будет работать, если ему жить негде?» При этом нашего физика-выпускника с удовольствием берут в банк на пятикратную зарплату. Это не только у нас — в Америке тоже так.

— В 90-е годы я получал по 10–12 писем в год с предложениями послать наших сотрудников в мировые научные центры на постоянную работу. Уехать захотел один, болгарин. Я его спрашиваю: «Что тебя привлекает в ЦЕРНе?» Знаете, говорит, там конкурс 26 человек на место, хочу поучаствовать. О это другое дело, давай! Выиграл конкурс, он уехал, я очень рад за него.

А больше, как ни странно, никто не уехал. Хотя я всегда советую: езжайте, поработайте. Но вы не должны оказаться там на вторых ролях. Вы всегда должны помнить, что вы тоже категория А1, как и ваш эксперимент. К сожалению, многие молодые люди из России, я встречаю таких за границей, соглашаются на вторые роли. Смотреть на это мне тяжело, ведь они часто талантливее не только местных сверстников, но и своих руководителей. На первые роли их не пускают, поскольку знают, что они и на вторых ролях готовы работать. Я очень хотел бы своих молодых коллег избавить от такой участи.

Юрий Оганесян — физик-ядерщик, академик РАН, научный руководитель Лаборатории ядерных реакций им. Г.Н. Флерова Объединенного института ядерных исследований. Лауреат Госпремии СССР (1975) и Госпремии России (в 2010 году за открытие новой области стабильности сверхтяжелых элементов), премии Ленинского комсомола, премии им. И.В. Курчатова. Совместно с академиком Флеровым занимался созданием в нашей стране научно-технической и экспериментальной базы нового научного направления — физики тяжелых ионов. Оганесян — соавтор открытия тяжелых элементов таблицы Менделеева: 104-го элемента — резерфордия, 105-го элемента — дубния, 106-го — сиборгия, 107-го — бория. Автор более 250 научных работ, трех монографий.