Версия для печати
Вернуться к списку

Сергей АЛДОШИН: «Вся надежда на закон о передаче технологий»

С этого года вступила в силу четвёртая часть Гражданского кодекса РФ, определяющая нормы защиты интеллектуальной собственности в области науки. Как можете оценить их эффективность?

— Это серьёзный шаг в решении проблем, связанных с правами на интеллектуальную собственность. Вот только одно дело принять закон и совсем другое — его исполнить. Пока неизвестно, как он будет применяться на практике, какие последуют инструктивные письма.

У меня как обычного потребителя, как директора академического института не вызывают бурного отторжения основные положения четвёртой части ГК. А вот у специалистов в области патентоведения, насколько мне известно, имеются претензии. В частности их не устраивает некоторая нечёткость определений «технология», «основные элементы технологии» и т.д., которые чиновники могут интерпретировать в свою пользу. И это, конечно, важно, потому что когда появятся конкретные инструкции, то может возникнуть ситуация, ущемляющая права разработчиков.

Сегодня многие учёные не заинтересованы в получении патента из-за того, что возникает масса проблем с внедрением разработок…

— Это действительно очень серьёзная проблема. Сегодня крайне необходим закон о передаче технологий. Если с патентованием новых разработок теперь более-менее всё ясно, то с их внедрением и особенно передачей в пользование бизнеса, российского и зарубежного, до сих пор связана масса проблем. Чем быстрее примут соответствующий закон, тем быстрее наладится процесс передачи технологий от науки к промышленности. Меня это волнует больше всего.

Почему данный вопрос не стоял так остро ещё несколько лет назад? Потому что применялась следующая практика: в большинстве институтов имелось соглашение между администрацией и сотрудником, в котором в соответствии с патентным законом было прописано, что права на патент принадлежат институту. Согласно этому документу, разработчик и администрация брали на себя взаимные обязательства: администрация — в коммерциализации и продвижении запатентованной разработки, а сотрудник — в её сопровождении. После лицензионных выплат (продажи разработки) её автор получал определённое вознаграждение.

Например, в нашем институте такое соглашение было принято ещё 15 лет назад, и действовало безупречно. Когда удавалось продать лицензию, сотрудники зарабатывали приличные деньги. Около 40 процентов от доходов направлялось на уплату налога на прибыль, а остальное шло в фонд развития института — на улучшение материально-технической базы и вознаграждение авторов.

Но около четырёх лет назад в разрешении на право финансовых операций институтов не были определены правила использования лицензионных выплат. Сегодня если НИИ продаёт свою лицензию или патент, все полученные деньги он обязан вернуть государству. Неудивительно, что ни у сотрудника, ни у администрации сейчас нет стимула продавать лицензии на разработки.

Этот вопрос неоднократно поднимался на заседаниях правительства, в Академии наук, но воз и ныне там. Министерство финансов не разрешает институтам РАН использовать деньги, полученные от продажи лицензий.

Вот и получается, что, с одной стороны, мы постоянно говорим об инновационной экономике, а с другой — делаем всё, чтобы её не построить. Науку постоянно обвиняют в том, что она мало внедряет разработок, но при этом не предоставляют ей для этого никаких возможностей.

Поэтому сейчас вся надежда на закон о передаче технологий, который хоть как-то стимулировал бы разработчиков. Представьте, что патент взял не институт, а государство (такая возможность предусматривается законодательством), после чего государство продало лицензию на этот патент. Без научного сотрудника, если он не будет сидеть днями и ночами на заводе, ни одна технология не заработает, какая бы совершенная она ни была. Не так давно мы запустили в Татарстане завод по производству синтетических моторных масел, так наши сотрудники не вылезали оттуда несколько месяцев, чтобы довести до ума технологию, созданную в лабораторных условиях.