Версия для печати
Вернуться к списку

«ЕСЛИ НЕТ В СТРАНЕ НАУКИ, В НЕЙ КОМАНДУЮТ ЖЛОБЫ…»

Свое выступление Александр Городницкий начал с призыва особенно поддержать Сибирское и Дальневосточное отделения РАН, потому что им сейчас еще труднее из-за оторванности от центра событий. А затем сказал про отношения науки и общества: «Одна из проблем науки состоит в том, что наше население плохо знает о своей науке, о ее достижениях. Популяризация науки — это очень важно. А с уходом Сергея Петровича Капицы у нас идут американские научные фильмы по каналу «Культура», а на всех остальных каналах господствуют шарлатаны, невежды и прочее мракобесие. Конечно, это не может не принести результатов».

А затем в зале прозвучала песня Булата Окуджавы, которая, по мнению Александра Городницкого, больше всего подходит к сегодняшнему моменту, «Возьмемся за руки, друзья». А вслед за этим — стихи, как созвучные происходящему, так и написанные по следам событий. Завершили выступление бессмертные «Атланты».

Александр Городницкий рассказал «Газете.Ru» о своем видении российской науки и ее судьбы.

— Александр Моисеевич, вы, в отличие от чисто академических ученых, можете посмотреть на сегодняшнюю ситуацию с Академией наук и изнутри, и со стороны. На ваш взгляд, нужна РАН реформа?

— Реформа РАН, конечно, нужна, она зрела уже давно.

Но она должна была производиться самим научным сообществом, которому виднее, что нужно изменить в российской науке, чтобы повысить ее эффективность. То, что нам выдается за реформу сейчас, — это фактически уничтожение Академии наук с явной целью завладеть ее имуществом.

Замахнулись на то, что Петром Первым было создано как независимое научное сообщество. Шайка бюрократов за спиной общества, нарушая Конституцию, протащила этот законопроект в Думу, которая тоже не обладает высоким интеллектом, честно говоря, и смогла провести его через два чтения.

Если этот закон будет принят, даже в отредактированном варианте, это государственное преступление.

Это удар по науке России, который может оказаться смертельным, который нарушает и подрывает и оборону нашей страны, и интеллектуальный потенциал, и демографию, потому что речь идет об уничтожении творческой интеллигенции, потому что молодежь тогда пойдет в бизнес, уедет за рубеж, она не будет работать в бюрократической системе.

Это могут делать только люди абсолютно невежественные, не понимающие значения российской науки и, с другой стороны, преследующие личные, как мне представляется, коммерческие цели. Как показал опыт Министерства обороны, все было разворовано и разграблено, и никто не понес наказания. Я бы очень не хотел, чтобы российская наука повторила этот путь.

Я не являюсь членом академии, я рядовой российский профессор, работаю в системе РАН последние 40 лет.

И я, как и другие ученые, считаю, что мы защищаем не академию и не академиков, мы защищаем систему фундаментальной науки в России.

— Российскую науку упрекают в неэффективности, в частности в малом количестве публикаций в ведущих научных журналах. Вы с этим согласны?

— Я с этим не согласен. Российская наука всегда имела свою специфику: самое интересное еще со сталинских и брежневских времен было засекречено. Ни о каких публикациях речи быть не могло. Я, например, участвовал в изучении магнитного поля Северного Ледовитого океана, и мы впервые в мире составили карту этого магнитного поля. А приоритет получили американцы, потому что они не засекречивали свои данные, а публиковали. Дело не в публикациях, а в существе дела.

— Это было раньше. Но времена изменились.

— Да, времена изменились. Но я и сейчас считаю, что индекс цитируемости — это не главное. Я согласен с Жоресом Алферовым, что дело не в цитируемости, а в реализации идей. Например, мой учитель, замечательный русский ученый профессор Сорохтин, мало цитировался, он плохо знал английский, но его работы на русском языке совершили переворот в науке о Земле. И таких примеров очень много. Цитируемость хороша для Америки, потому что там есть открытое научное сообщество, которое на этом существует.

В России есть очень много препон для цитируемости. Поэтому я бы не ставил индекс цитируемости во главу оценки качества науки.

— Есть ли такие направления в науке, в которых Россия сегодня конкурентоспособна?

— Я занимаюсь океаном. Так вот, в океанологии мы были конкурентоспособны еще лет двадцать тому назад. Пока у нас не отобрали корабли, которые стали возить туристов, пока не разворовали все наше имущество, мы были великой океанской державой. А сейчас мы ушли на вторые и на третьи роли, потому что — что такое океанология без флота? У нас было уникальное судно «Витязь», которое было построено специально для исследований морских глубин, для акванавтов, выходящих в открытый океан. Там был уникальный гипербарический комплекс, глубоководный колокол, все это ликвидировано. И теперь нас отбросили очень далеко. Я думаю, что так же и с другими областями науки, кроме теоретических областей, где человеку ничего не нужно, кроме мозгов и компьютера.

Вся экспериментальная наука, которую сейчас обескровили, она поставлена, конечно, в неконкурентоспособные условия по отношению к странам Запада. Мне очень жаль. Потому что величие страны определяется не количеством ядерных ракет, а интеллектуальным потенциалом. Россия была одной из немногих стран в мире, где была очень сильна фундаментальная наука. И мы ее продолжаем разрушать, а сейчас вообще хотим угробить. Это государственное преступление.

— Александр Моисеевич, вы давно и много занимаетесь популяризацией науки. Среди тех научных открытий, о которых вы рассказываете телезрителям, есть ли достижения российской науки? Приходится ли вам о них рассказывать?

— Ну конечно. Я занимаюсь магнитными полями океана, я про это читал лекции на канале «Культура» в программе «Академия». У меня вышло 42 программы из цикла «Атланты в поисках истины». И в них я как раз пытался пропагандировать отечественную науку. Сейчас, к сожалению, эти программы прекратились, на «Культуре» идут американские научно-популярные сериалы, очень хорошие, кстати, но это не про нас, это про американскую науку.

А если говорить о других каналах, типа РЕН-ТВ или НТВ, так они отданы шарлатанам. Эта ниша заполняется проходимцами. И результат очевиден: наше население почти ничего не знает о науке до тех пор, пока их не начинают пугать: цунами, землетрясение, мифы о глобальном потеплении, в котором виноват человек.

— Раньше ученые были овеяны романтическим ореолом, о чем можно судить по книгам и фильмам. Теперь профессия научного сотрудника не в почете. Как поднять престиж ученого?

— Это результат общей бездуховности, которая поддерживается властями, и не только в науке, но и в культуре, которая занимается пропагандой совершенно безнравственных вещей типа русского криминального шансона.

Надо, чтобы в обществе система духовных ценностей была выше, чем материальных. У нас все наоборот.

— Сейчас происходят беспрецедентные события — ученые протестуют, сопротивляются, ученые выходят на улицу. Не кажется ли вам, что, пока не грянул гром, академическая среда была довольно пассивной? Кризис в Академии наук возник не вчера, и ученые давно должны были проявить гражданскую активность?

— Верно, это мы сами до этого довели. Но когда гром грянул, оказалось, что гражданское общество среди научного сообщества все-таки существует.

Эта конференция — хорошая тому иллюстрация. Не знаю, надолго ли нас хватит.

Но если мы дадим разделаться с наукой, то на нашей стране можно будет ставить крест. Я думаю, что это наш долг перед историей, перед нашей страной.

— И последний вопрос — по науке. Как ученый-океанолог, какие научные проблемы вы решали и решаете сейчас?

— Мне удалось кое-что сделать впервые в мире. Открыть биоэлектрические эффекты, создающиеся фитопланктоном в океане, впервые посчитать мощность твердой оболочки Земли под океанами, кое-что сделать для расчета мощности литосферы и природы подводных вулканов, разработать новую модель океанической литосферы. Последнее время меня интересует тонкая структура магнитных полей в окраинных морях, которые позволяют изучать очень широкий ряд вопросов, ранее недоступных. Есть и еще некоторые полуфантастические вещи, которые подвергают очень большой критике мои оппоненты. Я пытаюсь увязать биологические катастрофы с инверсией магнитного поля Земли. Но это действительно на грани фантастики.